Она родилась в мире, где любовь была пунктом брачного контракта, а счастье — дурным тоном. Тревис-Мэнор стоял на фундаменте из семейных легенд и молчаливого отчаяния. Отец коллекционировал редкие заклинания и послушных детей. Мать коллекционировала херес и оправдания.

Фредди был ее антидотом. Старший брат с таким же ядом в крови, но умевший превращать его в мед. Он научил ее пить лунный свет из серебряной чаши, читать запретные книги шепотом в библиотеке после полуночи, находить созвездия на потолке бального зала. Нечто между ними родилась не внезапно — оно росло медленно, как трещина в фамильном фарфоре. Неотвратимо. Прекрасно. Ужасно.

Когда Аннабель поняла, что беременна, это было похоже на исполнение заветного желания и смертный приговор одновременно. Они думали про побег в Италию, где магия пахнет оливковым маслом и старыми книгами. Но эльф-домовик с глазами крысы методично подслушивал разговоры в доме.

Отец устроил тихую казнь. Фредди исчез как дым от задутой свечи. «Экспедиция в Норвегию», — говорили гостям. «На перевоспитание», — шептали домовики между собой. Ее выдали за Родерика Фоули — молодого волшебника с глазами как у счетной машины и душой как у бухгалтерской книги.

Брак казался коллекцией разочарований в позолоченной оправе. Родерик любил только власть и вино из собственных погребов. Их супружеская жизнь состояла из ужинов при свечах и ледяных рукопожатий перед сном. Рождение Чарли не согрело дом — только добавило еще одну тень в галерею призраков.

Смерть Родерика в Албанских лесах назвали трагедией. Она назвала это логическим завершением. Вампиры, говорили в Министерстве. Собственная глупость, знала она.

Вдовство стало ее первым по-настоящему взрослым возрастом. Фоули-Холл с его пятнадцатью комнатами и сотнями призраков стал ее личным монастырем. Именно тогда к ней пришла Лидия, подруга из Хогвартса, с глазами горящими как фейерверк и словами о революции.

«Уич Райот» оказался не политическим движением, а хором таких же как она — женщин с трещинами в душе и молниями в руках. Они не требовали прав — они брали их. Не просили места — занимали. На ее первой акции в Министерстве она стояла в толпе с плакатом «Ведьмы тоже пишут историю» и чувствовала нечто забытое — вкус собственной слюны, ритм собственного сердца.

Постепенно она стала не просто вдовой Хоторн, а Анной из «Уич Райот». Женщиной, чей дом стал штабом, чьи деньги — оружием, чье молчание — стратегией. Она научилась улыбаться на приемах и одновременно планировать следующую акцию протеста. Носить шелковые платья и под ними — шрамы от битв.