Балансировать на грани становится все сложнее, покуда ощущение спокойствие становится еле заметной вспышкой на фоне вечно пылающего неба. Вспыхи то тут, то там, настигают в самый неподходящий момент, крики, резонирующие по перепонкам, заполняющее собой все пространство, отведенное в нем для иных целей. Икаруса передергивает каждый раз, в нем клокочет злость, подобно плющу опоясывает с ног до головы, какого хуя сранные зелья не работают. Он не знает, что делать с Соль в минуты, когда та впадает в безумства, куда больше, чем когда либо, он наблюдает сжав челюсть, пытается докричаться до нее, выловить ту из пучины непрошенных фантазий, но он в этой борьбе недостаточно сильный противник. И это рождает очередной виток злости, когда простыни пропитываются кровью, когда ее все дальше уводит от реальности, когда еще немного и он обнаружит ее с выпотрошенным брюхом, потому что так ей сказали голоса, так ей сказал он или она сама или еще кто-то. Она не рассказывает ему всего, но многого знать и не нужно, чтобы понимать, что в ее царстве забытья хорошего мало, что те короткие часы на сон, что ему удается урвать, пока та не калечит себя или не кричит, это нихуя не нормально. Огден вообще забыл, что такое нормальность, он касается ее ладонью, когда та, наконец, умиротворенно посапывает, и ощущает жар, замечает как дергаются ее глазницы под закрытыми веками, нервно, резко. Он думает, думает, думает.

А потом, снова настает утро, короткий рассвет, почти согласованный с тем рассветом, что царит за окном. Новая цепочка, в которой хочется только, чтобы не стало хуже, что в сегодняшней схватке Соль одержит победу, но такими победами не насытиться, по крайне мере Огдену. Это ее странная привязанность к итальянскому ребенку, беспокоит мужчину ни чуть не меньше, чем все остальное, как очередной симптом, подтверждающий, что его жена все меньше становится ему знакома, несмотря на то, что досконально он ее знать и не мог. Будь у них чуть больше времени, но его не было, а теперь то стремилось сбежать пуще прежнего, а лекари только продолжали качать головами, который Огден не прочь был бы снести. Та Соль, которую он знал не стала бы укутывать чужого ребенка в теплый плед, которым он же и был накрыт, уйдя ночевать на диван в гостиной, когда девушка едва не разбила ему голову в приступе очередного видения. Та Соль, по его мнению, вообще не была способна на какую либо заботу, тем более о детях, сейчас же он наблюдал на своих глазах крайне странные картины. Кажется, как-то он застал ее , когда та напевала что-то похожее на колыбельную, только в той звучало слишком много красочных описаний убийств, что, впрочем, ребенку не помешало распознать в этом только убаюкивающую мелодию и преспокойно уснуть в ее руках.

Его жизнь вдруг перестала принадлежать ему, стала походить на пародию того от чего он всегда старался держаться подальше. Вот его жена лежит рядом с ним, он ловит прикосновения ее мягких пальцев, а уже в другое мгновение где-то между ними образовывается мелкий итальянский ублюдок, которого та утешает так любовно, что Огдену хочется закричать, настолько все это нездорово. Его она слушать не хочет, попытки распрощаться с ребенком встречается крайней степенью агрессии, так что приходится лишний раз задуматься над своими действиями, чтобы голова или какие-либо другие конечности не отделились от тела. Икарус пытается, старается изо всех сил говорить с ней спокойно, вкладывать в слова ту ласковость, на которую в действительности он и не способен вовсе, покуда напряжение в стенах, к тому же, чужого дома растет с каждой секундой. Эдмунд смотрит на него как на кусок дерьма, вероятно, считая, что лучше бы он тратил время на решение проблем, чем на сглаживание их последствий, а Огден только и успевает, что разрываться между всеми последствиями взаимодействия с итальянцами. Благо, с Фальчетто удалось договориться о временном перемирии, которое, Мерлин знает, сколько продлится, это все, что Икарус мог сделать, хоть как-то нивелируя свой побег, то, что все началось из-за его жены. Хотя те потери, что они понесли едва ли могло покрыть хоть что-то, но у мужчины не хватало сил и времени думать об этом в полной мере, ему казалось, что он и сам уже давно не в себе.

Балансировать на грани становится все сложнее. Потому что нет никакого баланса, потому что нет никакой грани, только бесконечный обрыв. Все же каждый обрыв конечен, Икарус боится, что в этой истории с зелеными пятнами тоже есть конец, и в его руках, чтобы он не значил смерть его жены. Он покидает дом в ночи, неизвестно что больше его вело к этому решению: пародия на семью; Эдмунд Розье, ожидающий от него большего, хотя и, едва ли, большего, чем он ожидал сам от себя, но так и не получал; или все же то, что он стремительно терял Сольвейг. В этот раз он старается предусмотреть, чтобы та его не нашла, стягивает кольцо с ее пальца, осторожно, чтобы не разбудить, пока та обнимает спящего ребенка. На его месте мог быть Огден, что поддает ему решимости.

Неделю спустя в ванной комнате близ спальни Сольвейг раздается хлопок. Огден, по обычаю тяжело дыша, опирается о раковину, кладет палочку по правую руку от себя. На лбу зияет двухдневная неглубокая рана, он спешит вымыть лицо от грязи, из за чего вода быстро окрашивается в грязные оттенки, намылить руки, морщиться от того, что мыло разъедает участки, на которых расположились еле заметные царапины. Он не хочет, чтобы Сольвейг увидела его таким, не хочет запускать в ней очередную карусель сумасшествий, вызванных беспокойством. Всего то нужно на время замаскировать рану на лбу магией, будто там ничего и нет вовсе, выветрить с одежды характерный запах, которым обладал зеленый туман, в который тот успел наведаться за время своей командировки. Он достиг слишком малого, шанса, не более, шанса, который покоился в кармане брюк, в виде наскоро накаляканного рецепта зелья, лучше бы ему было вообще сначала найти того, кто сварит это зелье, а только потом возвращаться, но он боялся, что опоздает. А сейчас, когда из соседней комнаты слышится детский смех, и мягкий голос Сольвейг, которая воркует над ребенком, хочется уйти обратно. Ничего хорошего, скорее всего его здесь не ждет, либо та попытается разьебать его после того как он свалил в закат, либо той вообще плевать, так как весь ее мир сомкнулся на итальянском ублюдке, и не один из вариантов сильно привлекательным мужчине не казался.

Он едва успевает коснуться палочки мокрыми руками, чтобы скрыть на себе последствия своих путешествий, когда дверь в ванну распахивается. Глубокий выдох носом, очередной провал, нужно было озаботиться этим до возвращения, но, может, это и не так важно, раз раковина еще стоит на своем месте, а не летит в его голову? Огден разворачивается в сторону дверного прохода, распрямляет корпус, вытирает руки о темное полотенца, висевшее неподалеку, в руке на всякий случай сжимает палочку, не зная до конца того, что его может ожидать, насколько далеко Соль за неделю удалилась от реальности. То как она крутится на месте говорит о том, что улучшений там явно не случилось, несмотря на то, что лекари не уставали говорить, что со временем станет лучше, все рано или поздно заканчивается, но время, очевидно, играла против его жены. Он с опаской позволяет той коснуться своего лица, чуть склоняется ближе к ней, думая, что жутко истосковался по этому ощущению.

— Настоящий, — лица касается слабая улыбка, руки обвивают тело девушки, притягивают к себе ближе. Огден зарывается лицом в ее волосы, касается носом шеи, минуя препятствие в виде высокого ворота, делает глубокий вдох, чтобы насытиться ее запахом. На мгновение, ему даже становится спокойно, когда между ними нет ребенка, нет зеленого тумана или ярости, когда ее холодные пальцы оставляют на коже огненные следы, которые будто способны согревать, — А ты? — он позволяет себе нервно усмехнуться, — Даже не попытаешься сломать мне ногу за это? — Огден приподнимает ее запястье, с пальцем, на котором отсутствует обручальное кольцо. Он находит странным, что та так спокойна, неужели роль матери, которая вызывала у Икаруса едва не нервный тик, забрала у той последние остатки ее личности, так что теперь его и на хуй никто лишний раз не пошлет. Огден думает, что нежность — это, конечно, хорошо, но в скандалах порой тоже есть своя привлекательность, особенно, когда в их разгар бросаешь жену на кровать и выходишь на новый уровень ненависти.

Он пытается остановить ее в ощупываниях его одежды, как и в ощупывании его самого, хватает ту за плечи, но стоит ему только опустить руки, та продолжает вновь. Лучше не говорить ей, что все что он нашел никаких гарантий не несет, что он не лучше лекарей, которые что-то там обещают, а на самом деле нихуя и не знают в действительности. Говорят эффект плацебо работает не хуже настоящих лекарств, возможно, ей стоит поверить в то, что он нашел выход. Но что, если ей станет хуже? Хотя куда хуже.

— Остановись, — он чуть встряхивает ее в своих руках, — успокойся, Соль. Я нашел, я ведь обещал, — Икарус достает из кармана брюк небольшой клочок бумажки, но в руки ей его не дает, опасаясь того, что ее в любую минуту могут настигнуть безумства, а голоса в голове потребуют уничтожить рецепт, - Скоро все закончится. Потерпи еще немного, ладно? — вероятно, больше он это говорит самому себе, потому что, несмотря на то, что разлука рождала в нем тоску по девушке, но по крайне мере ему не приходилось наблюдать как та распарывает себе очередную часть тела, не приходилось кричать на нее в приступе страха за ее жизнь, отбрасывать в сторону нож, кровь на котором оставляла пятна на полу. Уходя, он мало думал о том, кто будет заниматься всем этим в его отсутствии, полагая, что ее отцу, может и не было дело до того сколь его дочь вменяема, но мертвой ее видеть, тот ее явно не желал, а значит предпринял бы все необходимые меры по ее защите от самой себе. Судя по тому, что она еще более менее цела, Огден в этом не прогадал, хотя внутри там явно все шестерёнки слетели, — После тех гвоздик я стараюсь не залезать лишний раз туда, где поблизости цветы твоего отца, — как будто тот мог смотреть на него еще более уничижительно. Интересно откуда тот узнал про гвоздики, не от Феликса ли, который, вероятно, видел их в тот вечер и сделал свои выводы, — Это не смешно, Соль, — то как она поддавалась туману лишь ужасало. Он слабо вздрагивает, ощущая холодные ладони под одеждой, раньше она была немного теплее. Огден не прочь подарить ей немного тепла, но сейчас мысли больше заняты тем, чтобы разобраться с этим ее бегающим взглядом, с нервностью, которая сквозит в него через касания девушки. Он чуть отодвигает ее от себя, — Если не хочешь со мной, — Огден стаскивает с себя одежду, слой за слоем, за эту неделю встречи с нормальным душем у него толком не случались. Помимо той грязи, что до этого покоилась на его лице, изрядно заросшем и обогревающим сверх меры, хотелось смыть и воспоминания о всей этой поездке. Из комнаты в этот момент начинает доноситься детский плач, Огден догадывается, что с такими вводными никто ему компании не составит, потому и предложение не оканчивает, вместо этого, сделав глубокий вдох встает под воду.

Обтянув бедра мягким полотенцем, Огден входит в спальню, стараясь не смотреть на мелкого ублюдка, которому здесь явно не место. Но сдержать гримасу отвращение все же не удается, он скрывает ее за занятием по выуживанию чистой одежды из шкафа у окна. Думает, что в комнате непропорционально много детских игрушек, относительно нахождения в ней всего одной единицы младенца. Одну из них приходится выкинуть на пол, так как та преграждает путь к к бордовой кофте, которую мужчина пытается вытащить.

— В Италии довольно неплохо. Люди только больно шумные, — говорит, заканчивая натягивать кофту, оборачиваясь на девушку, — там все волшебники оберегают свои дома плющом. Правда там он просто вырубает на время, — раз уж та спокойно восприняла событие по его исчезновению и тому, что он искал решение ее проблемы без нее, то почему бы не поделиться своим путешествием, — Некоторые там не очень то любят Фальчетто, кроме тех, что входят в его семью, — которая доступно изъяснила Икарусу, что рана на лбу — это меньшее, чем они готовы его угостить, — Знаешь хороших зельеваров? — уж, если они собрались варить сложносочиненное зелье, а Шарпа с ними больше нет, вероятно, им нужен тот кому они могут доверять, а Огден с большинством из таких людей сейчас был не в очень хороших отношениях, как и они с ним, особенно те, что были мертвы, — У меня есть один, но вряд ли он будет рад нас видеть.

С каждой минутой, что он видит Соль становится очевиднее, что зеленый туман берет над ней верх. Если раньше он хотя бы понимал, где она, а где последствия итальянской изобретательности, то теперь все смешивается в одну кучу, будто никогда и не было той ахуевшей Розье, только эта, что нервно подергивает руками, да крутит головой, когда никаких движений и не требуется вовсе. Эта не сочетаемость словам и нервным импульсам, которые посылались ее воспаленным мозгом была хорошо знакома Огдену, он и сам примерял на себя что-то подобное, когда позволял себе утонуть в запрещенных удовольствиях жизни. Эти удовольствия теперь, на подобии злой иронии, собрались в его жене в концентрации едва ли допустимой для кого либо. Вероятно, на ее фоне его движения выглядят замедленными, слишком уловимыми, такое может забавлять, если это не начинает заменять привычный уклад жизни. Впрочем, Огдены так и не успели ознакомиться с аспектами того, что можно назвать привычным, если, конечно, не думать о том, что привычным может стать, что угодно. Но Икарус не желал принимать то, что есть, как некую данность, даже, если слишком часто думал о том, что неплохо бы откатиться на пару месяцев назад, неплохо бы иметь возможность наблюдать за происходящем в качестве наблюдателя, а не непосредственного участника. Все это могло быть ему даже на руку, он бы мог запереть Сольвейг, дождаться пока та сама не разберется с проблемой в виде наличия супруги в его жизни, но такие идеи были заранее обречены на провал, покуда сталкивались со стеной из сранного небезразличия, которое порой тревожило не меньше, чем обезумевшая Сольвейг.

— Конкретно семьи Фальчетто. Он пытался всю эту историю пропихнуть там, но, — он запинается, думает о том, что не стоит распространяться близ Сольвейг о неудачных экспериментах с зеленым туманом, тем более, что он и сама находится внутри этого самого эксперемента, — лавочку быстро прикрыли из-за конкуренции. Или почти прикрыли, — версия звучит вполне реально, куда лучше, чем настоящая, в которой кто-то сошел с ума, так и не сумев выбраться из своих безумств; кто-то, и это было подавляющее большинство, тем или способом покончил с собой; а с кем-то покончил зеленый туман, как, например, с одним молодым волшебником, который однажды просто забыл как дышать по велению этого самого тумана. Самое пугающее было то, что там и стадий никаких не прослеживалось, туман сам выбирал как уничтожить человека в этот раз, становился изобретательнее, подобно мутации болезней, не деля на стариков и детей. Видимо, дети и стали последней каплей после которой Фальчетто погнали из страны.

Взгляд ожесточается стоит ему снова примерить на себя роль невольного свидетеля несочетаемых факторов вроде: Сольвейг и детей. Огден опасается того, что эта ее странная привязанность вызвана не только туманом, а чем-то, что было и до, опасается, что дети на самом деле способны вызвать в ней светлые эмоции, тогда как он не особо то хотел делить ее с кем-то. Да, лекари дали понять, что о продолжении рода, вероятно, можно забыть, но, что мешает Сольвейг, даже, если Огдену удастся сплавить недоразумение, которое увлечено игрушкой, найти новое новое слюнявое увлечение. Икарус же ничего увлекательного в детях не видит, особенно в этом итальянском, которого перманентно хочется выкинуть за дверь, если и не из окна. Времена, когда он слишком тщательно пробует ненависть на вкус, то она отдает нотками ревности, слишком сильно жена увлечена младенцем, даже, если это ей помогает. Оттого то нужно скорее избавляться от большей доли безумств, из которых та теперь состоит. Он кивает на ее вопросы, кивает уверенно, смотрит на нее уверенно, стараясь и себя убедить в том, что все это вот-вот закончится.

— Что? — слова о «нашем» ребенке слегка или все же чуть больше, чем слегка заставляют Огдена напрячься. Он внимательно осматривает девушку, пытаясь заметить в ней изменений, которых быть явно не должно. У них не должно быть никаких общих детей, ни сейчас, ни когда либо позже, да и вообще детей. Брови плавно съезжаются к переносице, Икарус наклоняет голову в разные стороны, думая, что под разным углом видимость будет иная, но ничего иного высмотреть все же не удается, — Ты же про него? — стоит все же уточнить. Наверное, он слишком мало спит последнее время, так что в голову забираются мысли достойные безумств жены, хотя, если она говорит про ребенка на кровати, то все это не менее ебануто, чем то, что Икарус подумал о том, что Сольвейг чудесным образом умудрилась забеременнеть, — Соль, — Огден пытается говорить, пока девушка уже притягивает его к себе, — это... — слова тонут в требовательных поцелуях, Икарус ощущает себя лианой, на которую пытается взобраться мартышка. Он пытается отцепить девушку от себя, но та как заведенная, Мерлин знает, что ей взбрело в голову, может, решила, что лекарство спрятано у него во рту, — это не наш ребенок, — он сжимает ладонями ее щеки, пытаясь остановить ее, задержать взгляд на нем, — посмотри на меня. Вспомни, ты хотела его убить, — он разворачивает девушку лицом к ребенку, чтобы та всмотрелась в него, — Ты ему даже имени не дала. Много ты знаешь детей без имен? — ему, кажется, если та окончательно поверит во все фантазии, то вытащить ее не получится, то никакое лекарство уже не поможет, поэтому пытается разубедить ее в том, что нереально, — Остановись уже, — Огден прикрикивает, когда руки той уже начинают подбираться к его ширинке, еще не хватало потрахаться рядом с ребенком, который как-то странно внимательно наблюдает за их движениями. Он не находит ничего возбуждающего в том, как из Сольвейг так и сочится зеленый туман, как он говорит за нее, диктует движения, он не находит в ней ее, потому девушку больше хочется отбросить в сторону, а самому сбежать из этого сумасшедшего дома, — я, блять, обязательно сварю это зелье, — делает резкий выдох, — ты теперь и с мертвыми говоришь? — иначе откуда бы ей получить знания о том, что авада это не больно. Учитывая то, что он видел в зеленом тумане, то разговор с мертвыми — это явно не самое ужасное, что может быть.

Огден хочет помочь ей с полкой, памятуя, что та довольно тяжелая, но Соль все делает слишком резко, с грохотом скидывает ее на пол, из-за чего ребенок пугается и начинает заливаться плачем. Он смотрит на итальянского ублюдка, мешкая между тем, чтобы придушить того нахуй, попытаться утешить нормальными методами или хотя бы приглушить. Икарус выбирает самый щадящий способ для себя и для ребенка, направляет на него палочку, так что теперь тот только беззвучно открывает рот, да заливается слезами. Он забирает бумажку из рук девушки, думает, что зелье нужно варить как можно скорее, что лишний раз взаимодействовать с семейкой Розье не хочется, отец Соль лишний раз отметит насколько у Икаруса все хуево, раз у него и зельевара приличного под рукой нет. Только под рукой у него его нет как раз таки благодаря Эдмунду, благодаря которому и запустилась вся эта цепочка из, даже если и его, не очень рациональных решений. Огден хватает ее за руку, не желая слушать препирательства по поводу младенца, которого та таскала с собой в очевидно неуместные места, и аппарирует в Лютный. Лучше уж она будет рядом с ним, пока зелье варится, чем он будет думать, что та еще больше укрепляет связь итальянским выродком или, что еще хуже, с самовердительством.

Они подходят к лавке, в которую Икарус, вроде бы, даже когда-то захаживал, он прикладывает палочку к стене, произносит нужное заклинание, после чего в стене начинает появляться деревянная дверь, раздвигая собой каменную кладку. Он входит первым, осматривается, в макушку упирается какой-то гремящий ингредиент, коих под невысоким потолком подвешено великое множество. Да и пахнет здесь соответствующе, будто кто-то сдох и его тот час сварили. Из глубины помещение выплывает щуплый волшебник, лицо его перепачкано копотью, маленькие, встревоженные глазки выглядывают из густых бровей, больше похожих на волосатых гусениц .

— Вы кто? Че вам надо? — Лютный никогда не славился манерами, особенно клиентоориентированностью, но Огден все же достаточно наведывался в эти места, чтобы владеть языком здешних жителей, — У меня там табличка висела, че слепые что ли? Знаете сколько вас таких, — он подхватывает в рот какой-то непонятный кусочек, лежавший среди всего многообразия других кусочков, вероятно, необходимых для зелий, — сделайте мне срочно, у меня мужу ногу Гринделоу прокусил. Так нахуя ты в озеро полез лысый долбоеб, если там на табличке написано не лезть. Идиоты, — кажется, на таблички у мужчины был какой-то фетиш, но никакой таблички на входе Огден не видел, готов был поклясться, что ничего такого там не было.

— Мне нужно зелье, от этой хуйни, — Огден спешит прервать поток чуши, которую несет зельевар, даже, если у того куча заказов — ему насрать. Он хватает руку Сольвейг и задирает на ней рукав, чтобы показались зеленые пятна, — Видел когда-нибудь такое? — он выуживает из кармана брюк клочек пергамента, на котором покоится рецепт зелья. Зельевар явно недоволен тем, что его табличку, которую, видимо, видит только он игнорирует, махает руками в знак того, чтобы посетили сьебывали и, что делать он ничего не намерен, — Ты можешь потратить время на выебоны, — Икарус достает палочку, направляет его на мужчину, после чего переводит руку в сторону котелка полного зелья, взрывает его, — а можешь уже варить зелье. Моя жена слегка не в себе,  — он отодвигает ворот ее кофты, чтобы оголить шею на которой покоится глубокий порез, — это она сама сделала с собой, — хотелось бы ему не замечать всех последствий тумана, которые отдаются в нем животной яростью, но не выходит, — можем проверить насколько у тебя крепкая шея. Милая, ты нож с собой прихватила? — Огден берет в руку небольшой нож, который лежит рядом с порезанными ингредиентами, — Или этот тоже ничего?

Сольвейг так часто дергается и вырывается, что он почти привык стискивать ее мертвой хваткой, будь то ее талия или запястье, которое стремится причинить вред своему же телу. Со временем начинает казаться, что ее борьба ослабевает, а, может, это он просто поднаторел в искусстве сдерживания своей жены. Это искусство встает ему поперек горла, Огден предпочел бы заниматься и улучшать навыки в чем-то другом, например, в том, чтобы искать новые приключения на свою задницу, которые приведут к новым последствиям. Когда все это закончится, а это должно закончится, иного исхода он не рассматривает, пятна исчезнут, Сольвейг вернется к своему обычному ахевшему состоянию, все это неизбежно начнет вымываться из памяти, подобно тому, как волны обтачивают скалы. Все это исчезнет, чтобы дать жизнь новым проблемам, в их неизбежности Огден также уверен, несмотря на то, что все происходящее держит его в напряжении, держит в неизвестности, но сложить руки — это еще хуже, зачем жить, если не рисковать. Пусть его и засадили в клетку брака, но это не значит, что он перестанет диктовать свои правила, которые, впрочем, зачастую больше походят на хаос.

Этот грязный человек его напрягает, скорее раздражает, что довольно ясно отражается на лице Огдена в виде раздувающихся ноздрей. В лютном понятие того, что клиент всегда прав не существовало ни в какой форме, тут ты дерьмо на подошве, на которого еще и харкнуть не забудут для пущего эффект. Палочку всегда стоит держать на готове, и, если в случае, с притонами это одна палочка побольше, то в остальных — та самая, что может снести голову с плеч, с чем, впрочем, неплохо справляется и его жена. Огден считает, что это зельевар дерьмо на его подошве, хотя тут как подумать, возможно, в большей степени этому определению сейчас соответствует Сольвейг, которая въелась в эту самую подошву и сьебываться никуда не планирует.

— Ты бы ебальник схлопнул, — он говорит медленно, делает пару шагов по направлению к зельевару с ножом в руке. Ему хватает бывшей Розье, которая треплет нервы со всех возможных ракурсов, которые возможны, и едва ли воодушевлен тем, что индивидуализм превращается в коллективизм. Очевидно, что любым ножом можно нанести малоприятные раны, если уж тот тупой, так это еще интереснее, но Икарус не намерен пререкаться с гнильем, которое не хочет признавать, что выживает за счет своих клиентов, а не они за счет него. Если бы его в конец не доконало состояние Сольвейг, он бы уже разнес всю эту лавочку и отправился на поиске более вменяемого зельевара, — Неделя? Мне нужно быстрее, — гораздо быстрее. Он думает, что уебок просто тянет время, набивает цену или что-то вроде, по его мнению нет того зелья, что нельзя сварить быстро, даже, если есть там сранные правила, в которых говорится, что зелье нужно выстаивать. Все это хуйня зельеваров, чтобы выставить себя как что-то чрезвычайно ценное. Огден отпинывает ботинком в сторону колбу, которая успела отлететь при взрыве, попадает ей в колено мужику, тот отшатывается, но все еще выглядывает на них своим неприятным выражением лица. Кажется, что другого у этого волшебника и нет, пары от зелий, которые оседают по всему помещению давно въелись в его поры, собрались грязью в складках морщин, тот даже рот, когда открывает едва ли можно понять, что из него вырвется звук, так как черная дыра, за неимением львиной доли зубов, сливается с остальной чернотой лица.

— Тогда полторы недели, — усмехаясь изрекает черныш. Огден, понимая, что метод угроз на того действует не слишком эффективно, швыряет в того мешочек с галлеонами, после чего волшебник оживляется, заглядывает внутрь. Думает, что это даже больше, чем он ожидал выторговать, немного смягчается, но скорее где-то в себе, не давая виду, — Хочешь быстрее, раздобудь хотя бы селезенку детёныша русалки, — Огден в это время разглядывает колбу, которую ему всучили, смотрит с недоверием на нее, потом на Сольвейг. Не слишком ли много всякой хуйни и так в ней побывало последнее время, чтобы проводить очередное испытание? В конце концов, самое страшное — это, если она откинется прямо здесь, но, с другой стороны у него под рукой зельевар и, если что он выбьет его последние зубы, а может еще и селезенку. Пусть он не детёныш русалки, а скорее детеныш какой-то суки, но в таком рецепте последствия для него все же куда прозрачнее.

— У тебя там есть еще что прочищать? — он поворачивается к Сольвейг, держа колбу в руке, надеясь, на то, что та скажет, что ей и так неплохо и, что она не хочет пробовать эту хуйню. Сам он это решение принимать не хочет, вместо этого он поднимает обращается к зельевару, — У тебя три дня. Селезенку я достану, — Огден касается руки девушки, а в следующее мгновение он чувствует как ноги заливает какая-то вязкая жижа. В прошлый раз, когда он здесь был, местность была несколько суше, не говоря уже про то, что с неба не шел дождь, каплями стекая с носа. Икарус слышал, что последнее время русалок как-то нехотя стали расчленять, так что их части достать было почти невозможно. Но, если нельзя достать части, значит придется достать что-то целое, в данном случае дитеныша русалки, — Русалки растят детей на болотах. Вернее они сами растут, вроде как, — отвечает он на непонимающий взгляд девушки. Даже странно откуда эта информация всплыла в нем из школьного курса.

Будь он ёбарем русалок, жизнь могла бы быть намного проще, в том смысле, что в большей вероятности тогда бы и он сам мог бы быть русалом. Жаль, Огден никогда особенно не увлекался дисциплиной в школе, которая давала более ясные познания о волшебных существах. Для него русалки всегда были недорыбами и ничем большим стать и не могли, он думал, что у мозг у тех рыбий, вот зубы уж точно, всего лишь раз он задумался о том как вообще такие существа могли появиться на свет. То есть понятно, как появляются рыбы, понятно, как люди, но вот как что-то, что похоже и на то и на другое. В глубоком детстве он даже задавал этот самый вопрос своей матери, увидев в озере, которое было неподалеку от деревянного домика, в котором они гостили семьей, по-детски выпучив глаза, и не переставая тараторить: «почему, почему, почему». Миссис Огден тогда, устав от вопросов, на которые и сама не знала ответов, сказала, что однажды один очень умный волшебник запихнул огромную рыбу и человека в очень вонючее и горячее зелье и итог ему посчастливилось наблюдать. С возрастом такое объяснение начало плохо укладываться в голове, Икарус стал склоняться к тому, что однажды случилось не с самым умным человеком, но все же с изобретательным, раз тот нашел, как оплодотворить рыбу. Или это рыба оплодотворила человека, интересно, что будет с женщиной, если в нее запихнуть икру, а, если эта икра волшебная, а, если и женщина волшебная.

— Некоторые из них довольно милые создания, -  в отличии от Сольвейг, — Градус ощущений начал падать, далматинцы приелись. С русалками удобно, и поебаться, и пообедать можно, — если умеешь готовить рыбу. Огден готовкой никогда не увлекался, он вообще надеялся, что весь его опыт по готовке окончился на неудачных пирогах на помолвке, — Зачем еще что-то кроме рта? — правда там острые зубы, — Это у тебя там гильотина, хотя я как-то слышал, что у них там за чешуей сплошные отверстия, вроде медовых сот. В следующий раз, когда сьебусь надо будет опробовать, -  он все пытается оторвать ногу от дна, но болото сосет получше всякой шлюхи, с каждым движением затягивая только сильнее. Где-то вдалеке раздается звук трели неопределенной птицы, еще где-то ухает сова, но быстро решает вспорхнуть и ретироваться подальше от этого меньше, покуда голоса Огденов звучат все громче, — Разве ты бы не хотела бассейн на участке? Или лучше переедем к озеру, чтобы я мог кормить своих детей мертвыми штырехвостами на завтрак? Ты же вроде втянулась во всю эту тему с детьми, одним меньше, одним больше, — Огден резко поворачивается смех сбоку, выставляет перед собой палочку, даже не зная во что целится. Благо становится немного светлее, когда Сольвейг освещает путь, только болото слишком уж усыпано высокой осокой, засохшим рогозом, так что разглядеть, что происходит за пределами этой растительности почти не представляется возможным. Но Икарус помнит, что где-то неподалеку есть озеро, за ним лес, а за лесом длинная проселочная дорога. Правда это знание им сейчас ничем не поможет, он ведь и не знает, как вылавливать тех самых детёнышей русалок, только взгляд бросает то в одну, то в другую сторону, — Ты мне подарок решила сделать? — ему вообще странно, что та уже слишком озаботилась вопросами его взаимодействия со всякими волшебными существами. На самом деле, пока ему хватало одной, что походила на всех тварей вместе взятых, тут тебе и хуй откусить могли, и голову снести, и ядом сполна орошить.

Рука Соль выскальзывает из его, когда вокруг под ногами становится слишком оживленно и вовсе не потому они пытаются бежать. Его снова накрывает темнота, покуда девушка с палочкой уходит под воду. Он уже нащупывает ладонью ее волосы, но сильно тянуть за них не решается, мало ли решит, что это не и зарядит в него аваду или просто голову снесет. Огден усмехается, смотря как с той стекает вода, а вместе с ней и глина, которая успела попасть и на волосы.

— Что тоже тебя за шлюху принял? — он не знает, что свойственно детёнышам, может те и ногу пытались ее выебать на манер похотливого пса. Он чувствует как между ног, что извивается, поглядывает на Соль, та на достаточно расстоянии, чтобы ни одна ее конечность не достала до него, по крайне мере в той энергичной форме, в которой он ее ощущал. Огден опускает руки в воду, пытается ухватиться за нечто с хвостом, но хвост ускользает, режет пальцы чешуей, — Блять, — но мужчина не сдается, делает попытку пнуть существо коленом, тот же в ответ, выпрыгивает из воды, улыбается своим еще беззубым ртом (интересно, во сколько лет у них появляются зубы) и им же впивается сначала в руку Огдену, потом же хватается за его шею и начинает тянуть ко дну. На удивление отсутствие зубов не спасает его от весьма реального укуса, будто зубы просто не были видны, но на самом деле были. Икарус о таком не слышал. Он хватает ртом воду, желая, чтобы вместо нее был кислород, бьет ладонями по поверхности болота, даже глаза успевает открыть, и увидеть сквозь пелену грязной воды, что тварей там куда больше чем тот единственный, что не выпускает его из своей хватки.

Это было бы странным, если бы Сольвейг знала о нем больше, чем то, что он любитель шлюх, кажется, вся остальная информация, обречена была быть похороненной, если и не где-нибудь за пределами мыслей девушки, то в тумане, который ее поглощал. Видимо, та тратила всю свою оставшуюся концентрацию на то, чтобы выудить из себя шутки про то, что он снова кого-то ебет. По правде говоря, он и не против, подьебывающая Сольвейг, кажется, ему куда более занимательной, чем та, у которой взгляд находится в перманентно мечущимся состоянии, чем та, у которой трясутся руки, в попытке ухватить очередную фантазию, гневающуюся, потому что воздух ухватить невозможно. Он и сам не знал, когда у нее день рождения, все даты, которые должны быть важными для них исчислялись одной — датой, с которой начался их брак. И то Икарус помнил ее больше потому что вел отсчет от этого дня, сколько уже он ищет и не может найти свою жену, а вовсе не потому что — этот день рисовал в голове воздушную арку из приятных воспоминаний. Скорее этот день был самым ужасным, несмотря на то, что до момента, когда Миссис Огден была потеряна все шло не так уж плохо.

— С тобой, — он хватается за плечо, чувствую как то неприятно саднит, особенно, когда царапину заливает грязная вода. Легкие стремятся выпустить из себя  воду, которая проникла туда куда более вероломно, чем брак в его жизнь, мужчина тяжело откашливается, прижимая ладони к груди, — каждый день день рождения, — так как, просыпаясь, ощущая, что его никто не придушил во сне, не всадил в него нож или не выгрыз дыру в месте какой-нибудь особо важной артерии — Икарус ощущает, что можно считать, что этот день очередной день рождения. Он сжимает палочку крепче, чувствует, когда ее едва не выдергивает из рук очередное существо. Он вообще не понимает это все детёныши русалки вьются меж их ног или еще какие-то твари. Кажется, в этой местности можно найти плавающую тварь на любой вкус, но Огдена интересовала конкретная, — Мы здесь за селезенкой пиздюка русалки. Ты что ничего не слышала? — хотя стоил ли удивляться, наверное, в то время, как он общался с сранным зельеваром та ловила очередной приход, — Ингредиент для зелья, чтобы загасить твой ебучий туман, — Огден отправляет пару зеленых лучей почти себе под ноги, но те не попадают, а, может, просто авада не действует на этих склизких уебков. Он даже пробует воткнуть палочку в одного из них, но та, видимо, недостаточно острая для таких дел, нужно было прихватить какой-нибудь ножик у зельевара, тот, который способен порезать что-то сложнее бобов.

Он не успевает схватить девушку, когда ее уже утаскивают дальше, когда он вытягивает руки, по ним бьют массивным хвостом, забавляясь тому, как волшебники беспомощны перед сворой водяной нечисти. Примерно так он их и воспринимает, думая, что никогда бы не стал лезть в болото и ловить гребанных русалок, если бы сам не жил с чем-то более ебнутым. Кажется, как-то ему даже снилось, что бывшая Розье — это что-то вроде русалки, только вот наоборот, верх у нее был рыбий, а низ человеческий, и та все хватала ртом воздух, вместе с воздухом не отхватила его голову. Видимо. тот мальчик, который навсегда остался с одним туловище и только, чересчур впечатлил Огдена.

Икарус снова, глотая грязную воду, делает попытку при помощи акцио притянуть к себе Сольвейг, хотя заклинания под водой ему еще не приходилось произносить, но вроде на него даже начинает нестись знакомое туловище. Он стискивает ее талию, а когда на время удается вынырнуть, понимает, что держит в руках юную русалку. Это же сойдет за детёныша? Как будто он знает, где у русалок пролегает эта грань между детской и взрослой версией. Огден, пока та пытается вырваться, лязгает своими острыми зубами, пытаясь откусить ему толи нос, толи впиться в шею, направляет на нее палочку, борясь одновременно с тем, чтобы его снова не утянули. Заклинание вырубает русалку, но теперь он и Сольвейг в поле зрения не наблюдает, только всплески неподалеку, да смех тварей. Он при помощи волшебства выбирается на берег, тянет за собой русалку, светит палочкой по  сторонам, снова пытается притянуть к себе жену.

— Акцио, Сольвейг, — та вылетает на него уже слишком быстро, так что врезается в него, заставляя Огдена упасть на спину. Вместе с ней вылетает и какая-то еще более мелкая версия русалки, а, может, это и не русалка вовсе, а огромная рыба. Тварь уже начала пожирать ногу девушки, пока глаза ее сверкали огнем, который теплился и внутри нее. Огден направляет палочку на нечто, когда русалка снова начинает шевелится, он переключается на нее, умерщвляет ту наконец, — Кажется, тебя приняли за мякиш, — что неудивительно, учитывая ее сомнительно-измученный вид. Из нее тоже выжали все, что можно было.

Водяные жители продолжают плескаться и посмеиваться, подзывают их к себе жестами, лица их, скорее морды, разделяет устрашающая улыбка, которая буквально делит эти самые морды напополам, открой они рот еще шире и верхняя часть наверняка откинется на затылок и продолжит там болтаться, покуда существо не вернет все обратно. Огден старается не вглядываться в темноту болота, сосредоточиться на том, что они находятся на берегу, что пока твари будут выбираться он уж одну за другой перебьет их при помощи палочки, которая, впрочем трясется не многим меньше, чем деревья под шквалом ветра. Этот ветер обдает и их, холодный, промозглый, пробирающийся через расщелины в одежде, стоит только допустить промах, вроде расстояния от носка до штанины, которая неестественно задирается, прилипнув к ноге. Огден делает непрошенное движение плечами, его передергивает от холода, так что ему даже не сразу удается нацелиться на огромную рыбеху, которая пытается заглотить ногу Сольвейг. В прежние времена, которые только звучат далекими, на деле же все исчислялось в месяцах, он бы взглянул на подобную картину с порядочной долей безразличия и с некоторыми нотками заинтересованности, возможно, даже поспорил бы с самим собой на предмет того, кто победит в этой схватке рыба или та, что тоже часто ловит ртом воздух, но не по делу.

Жаль, в подобных играх последнее время приходилось страдать и ему. Благо он хоть русалку уже убил. Изрядно напрягшись, чтобы не попасть туда, где начинается Сольвейг, Огден вырывает ту изо рта сомнительной хрени, которая в полете изрыгает какие-то странные звуки: смесь скрипа двери и воя бешенного пса. Если бы он был магозоологом или хотел бы им стать, то непременно заинтересовался бы этим экстравагантным существом, вернее тем, как именно оно способно выдавать такие звучания. Может у того внутри дверь какая-то застряла, а будучи мальком его укусила бешенная собака? Все же стоило переключить внимание на другую бешенную псину, которая носила его фамилию и не являло собой Икаруса.

— Ответ «в моих штанах» тебя устроит? — она едва не ускользает снова в болото, когда в своих поисках подползает слишком близко к берегу и ее пытаются схватить загребущие руки русалок. Огден дергает девушку на себя, подозревая, что ту опять начинает замыкать. Он начинает оставлять мысли о том, чтобы разделывать пиздюка русалки прямо здесь. Во-первых, те, что задорно плескаются в метре от них могут расценить это как некоторое неуважение к их виду и обозлиться, во-вторых, прилипшая одежда едва не начинает похрустывать от того, как энергично их обдает ветер, в-третьих, если Сольвейг снова ебанулась, вернее, ее снова ебанул туман, то находиться здесь, где за каждым деревом их может поджидать очередная лесная нечисть, как-то не очень безопасно. Еще и вой вдалеке раздается, хорошая ночка для семейной прогулки, — Какая хуйня? — вариантов так много, себя она вот уже давно потеряла, может, озаботилась, поисками, — Если ты о себе, то ты в лесу полного другой хуйни. Тебе бы должно быть здесь комфортно. Понимаешь уже их язык? — со временем, которое исчислялось едва не годами, именно в таком временном диапазоне ощущалось все безумие, поселившееся в его жене, он перестал вслушиваться в ее вопросы, научился игнорировать. Многие из них были лишь порождением ее воспалённой фантазии, пусть палочка ей и вправду нужна, но не нужнее, чем смотаться отсюда побыстрее, чем не стать лакомством, игрушкой, да кем угодно, для местных жителей.

Огден отпускает ее всего на мгновение, чтобы протянуть руку по направлению к русалке, надеясь, что аппарировать с волшебной тварью — это тоже самое, что с волшебником. А голос Сольвейг уже раздается где-то в глубине. Когда она блять успела? Вероятно, он слишком положился на действие зелья, думал, что она еще хотя бы полчаса пробудет той ахуевшей шлюхой, которая ему, вроде как, не безразлична.

— Ну и где эта хуйня, — вторит он себе под нос, точно зная кого он имеет в виду. Икарус выставляет перед собой руку с палочкой, освещая путь, вспоминая откуда доносился голос, когда вдруг его смачно шлепают по лицу чем-то склизким, из-за чего, от неожиданности, мужчина резко вскрикивает,  — Соль, иди сюда, — он опасается использовать акцио, так как та может влететь в этот раз в дерево, а приводить ее в чувство ему не хочется. Но она, похоже, с этой задачей справляется сама, когда человеческий бег прерывается глухим ударом. Икарус находит девушку, в компании величественной сосны, которой, вероятно, не повезло стать препятствие для Миссис Огден, — Теперь я понимаю, почему мы женаты. Ты даже в лесу от меня сьебаться не смогла, — он притягивает ее ближе к себе, отцепляя от дерева, держит крепко за плечо, при помощи палочки притягивает  русалку, после чего аппарирует обратно к зельевару. Тот, кажется, еще более недовольным, чем раньше, учитывая, что ему принесли нехрена не селезенку, а целое тело, которое разделывать он не желает.

Силы воли хватает только на то, чтобы сдерживать подступающую к горлу аваду, которая так и рвется, желает вкусить мертвечины в лице ахуевшего зельевара. В этом помещении, изрядно приправленном мерзкими запахами и не менее мерзкими ингредиентами, которые валяются повсюду уже слишком много ахуевших на один квадратный метр, возможно, если бы все ахуевшие разбрелись по парочками (а в данном случае Огден оставил бы их один на один) в мире их почти и не осталось бы. Должно быть, «чем больше самоубийц, тем меньше самоубийц» можно было бы применить и к вышеупомянутым индивидам, но Икарус кусочек ебанутости все же, к сожалению, планирует оставить себе.

— А сухой язык зельевара не числится как ингредиент случаем? — там явно одни сплошные мышцы и высыхать ему долго не придется. Зато в следующий раз, если что на бумажке будет писать и Огденам не придется слушать это неприятный скрипучий голос, будто его прапрабабушка восстала из могилы, промочило горло — это не помогло, и она решила очернить свет своим голосом из преисподни. Причем, из самой худшей преисподни, которую только можно себе представить, — Сам справишься. Я плачу тебе не малые деньги, — он выплевывает слова, вместе с тем сплевывает на пол, которому плевок уже явно ничего не испортит. Во рту все еще стоит неприятный привкус болота, кажется, он еще успел в попытке не утонуть заглотнуть какой-то малька, теперь его частица прилипла к его губе, — Меньше пизди — больше работай, — он и сам не особо хочет оставаться здесь, тем более, что в лавке зельевара не намного теплее, чем у болота. Не зря же тот облачен во что-то шерстяное с прорезями для рук и головы, будто до того момента шерсть была чем-то сплошным, пока зельевар не совершил вероломное нападение на его целостность.

Он бы предпочел вернуться через какой-нибудь камин в Лютном, как раз хотел отвести Соль в один в пабов, которой располагает упомянутыми благами, но его руки уже касаются, а в следующее мгновение он едва не падает на пол, обессиленный от очередной аппарации. Кажется, холод высосал из него последние остатки энергии, не говоря уже про борьбу с волшебными тварями в ледяной воде, тут бы не подхватить что-нибудь. И не только какую-нибудь русалочью чуму, но и банального воспаление чего либо.

— Мы где? — глаза слишком долго привыкают к темноте, а тошнота слишком долго занимает его разум, в попытке не заблевать место, в котором они находится. Он все же зажигает свет на конце палочки и тогда узнает квартиру Мэтта, в которой поверхности изрядно успели покрыться пылью, так что их появление запустило слабый вихрь из этой самой пыли, которая теперь медленно оседала на прежние места и на них самих, — И зачем мы здесь? — способна ли она вообще отвечать на вопросы зачем? Тем более, что с этим были проблемы и до зеленого тумана. Огден выпрямляется, скидывает с себя мокрую мантию прямо на пол, смотрит на жену с долей раздражения, не понимая, что она там ждет, но потом ловит ее взгляд на камине и мысленно соглашается с тем, что пора бы уже согреться, — Без пальцев ты не сможешь раздирать себе кожу. Это удобно, — он направляет палочку в сторону камина, из нее вылетает слабый огонек, большего родить у него сейчас не выходит, быть может, когда он чуть больше согреется.

Огден берет ладонь Сольвейг, его руки оказываются теплее, он сжимает ее пальцы крепче, думая, что что-то хорошее все же в наличии ее пальцев тоже должно быть. Ведь, если у нее не будет пальцев, она и обручальное кольцо носить не сможет, которое должно являть собой признак того, что это его женщина. А, учитывая, то как яро ее захлестывает безумие, кто знает, чем оно закончится в тот или иной момент.

— Раздевайся, — он почти приказывает ей, хотя уже сам дрожащими пальцами расстёгивает ее штаны, ткань которых не очень-то охотно отстает от чересчур белоснежной кожи, на которой от холода едва заметно проступают вены. Огден толкает ее ближе к камину, так что жар, набирающий обороты, обдает лица, — Завтра поищу твою палочку при свете дня. На что ты готова в этот раз за нее? — Огден усмехается, поглаживая ее влажную кожу на шее пальцами. Ему кажется, что в ее глазах промелькнуло сознание, что то зелье, которое им предложил сранный зельевар оказывает действие, потому он позволяет себе немного расслабиться в обществе ахуевшей, но хотя бы не безумной Сольвейг, — Тебе помогло, да? — он стаскивает одеяло с кровати, стоявшего неподалеку и накидывает его на плечи девушки, обнимая со спины.

Хорошо еще, что в прошлый раз он оставил в камине парочку крупных бревен, почему-то, думая, что еще обязательно представится случай, когда ему придется здесь оказаться. Если бы те еще не успели пропитаться влажностью, витающей в помещении благодаря подтекающей крыше, которая больше всего сказывалась на обоях, вздувшихся близ окон, держащихся на последнем издыхании, чтобы не покрыться плесенью. Огден нехотя, но замечает все это запустения, он старается не думать о Мэтте, но это кажется невозможным, когда он оказывается здесь, когда оказывается здесь с Сольвейг. Он почти перестал думать о ней, как о неизбежном зле в своей жизни, эти мысли заменяют другие, те, что заставляют ловить спокойные минуты ее общества, те, что мешают ему взмахнуть руку чуть выше, что одарить девушку хотя бы пощечиной, покуда та снова выходит за рамки, которых и вовсе никогда для них не существовало.

— А ты уже настолько прокачала свои способности по отделению голов от тел, что отсутствие палочки тебя не волнует? — он усмехается, вместе с тем, стягивая с себя мокрую кофту, с которой капает на пол, которая оставляет на его груди что-то похожее на водоросли. Следом едва не сдирает с себя штаны, ботинки, словом все то, что составляет особую память о приключениях в болоте. Без одежды дышится легче, хотя сделав глубокий вдох, Икарус подмечает затхлость, которая неприятно скребет по ноздрям, — Или ты сама хочешь? Болотам не привыкать к туману, — очевидно, долго она там не протянет, если только не ноги, которые будут обуты в рыб, — Да, та рыба на твоей ноге смотрелось довольно интересно. Мода на сапоги из крокодила когда-нибудь пройдет, тогда ты и ворвешься с рыбными сапогами. Просто ноги придется мыть чуть чаще, — им бы для начала от болота отмыться, но мыться в холодной воде как-то не особенно хочется, а сил на то, чтобы греть ее на огне совсем не осталось. Огден искренне улыбается, когда Сольвейг снова говорит о шлюхах, даже не он назвал ее таковой, это почти мило, для таких как они, по крайне мере.

Резким движением Икарус и простынь выдергивает из постели. Не на этой ли простыне они спали с Сольвейг после собачьих лакомств? Впрочем, неважно, как будто есть выбор. Огден закутывается в ткань, присаживаясь позади жены, стаскивая с лица какую-то острую травинку, которая едва не режет скулу. Он она все не отстает, так что мужчина в какой-то момент бросает попытки, думая, что хуй с ним, порезов он чтоль на своем лице не видел. Сейчас бы, все же лучше оказаться в доме, любом, маломальский более пригодном для жизни, ну или хотя бы для того, чтобы отмыться и отогреться, только Огден не уверен, что они сегодня отсюда уйдут, даже мысль о еще одной аппарации вызывает в нем крайнюю степень дискомфорта. Он сжимает девушку за плечи, чувствуя как огонь все больше пляшет, уже даже по сырым участкам дерева, уже едва не обжигает своим жарким поцелуем тех, кто находится поблизости.

— Да, — он не уверен, что хочет говорить с ней о квартире Мэтта, но все же отвечает, не найдя альтернативных развлечений в этом месте, — Действие зелья, что уже прошло? — иначе ее предложение о покупке звучит довольно странно. В конце концов они оба привыкли к определенному уровню жизни, и эта квартира явно не соответствовала ему, мягко говоря. Тем более он, вроде как, через пару месяцев планировал вернуться в своей дом, когда его снова отстроят, — Как ты здесь собралась жить с ребенком? — он осекается, когда понимает, что явно о чем-то не о том беспокоится, видимо переохладился, — В смысле, раз ты в себе, может сдадим его уже куда-нибудь? — нужно использовать все преференции, которые возможны, учитывая чистый разум жены, — К нам же пару недель назад заходили по поводу дома, скоро он будет готов и мы съедим от твоего отца. Помнишь? — Огден без понятия откладывается ли в ее памяти хоть что-нибудь кроме того, что он любит шлюх и сам он шлюха и все вокруг него шлюхи, даже жена.