Нет ничего прекраснее, чем разгребать плавниками морскую пучину, нырять туда и обратно, доплывать до самого дна, касаться его плавниками и снова взмыть ввысь. Это чувство нельзя было сравнить с тем, что было доступно обычным людям, это то, что возможно прочувствовать лишь в момент, когда мимо тебя проплывают рыбки морские, смотрят на тебя своими глупыми рыбьими волосами, открывают рот, шевелят им, будто пытаются что-то сказать. Ты плывешь мимо, смешиваешься с ними, становишься частью этого морского царства и никто никогда не заподозрит в тебе человека.

Котику всегда больше нравилось проводить время в морях и океанах, чем с себе подобными. Он так долго тренировался быть анимагом, сначала он пытался испробовать свои знания в Запретном Лесу, но ничего не удавалось, он все ещё оставался собой, у него все ещё были руки и ноги и даже не хвост. Он хотел быть ястребом, так как ястребом быть круто, ну или же хотя бы большим и серым волком, но каково же было его удивление, когда, проводя время в ванне старост вместе со своей пассией, он почувствовал, что отдаляется от нее, она уже не хватает его руками, не притягивает его к себе, он не чувствует рук, он чувствует нечто странное, пугающее. Он зовёт ее, спрашивает, что случилось, а она лишь испуганно выпрыгивает из ванны, а он погружается на дно, понимает, что уменьшился в размерах и может дышать под водой. Он потерял девушку, но обрёл себя настоящего — он стал морским котиком.

Уже в своем доме, когда Хогвартс был окончен, котик тренировал свои способности в ванной комнате, но ванна была такой маленькой и неуютной, он едва ли мог там плавать, лишь бултыхаться, хлопать плавниками и не более. Он хотел сделать у себя в подвале целый бассейн, но понимал, что не будет ощущать свободы, к которой так давно тянулся, поэтому решает опробовать себя в глубоких природных бассейнах. О это чувство, это биение сердца, когда волна охватывает тебя, ты против волны, волна против тебя, вы сливаетесь с ней в экстазе и больше ничего не видите вокруг. Котик понял, что это его, это и есть настоящая жизнь, та, от которой уже не отмыться, та, что соленая, та, что мелкая рыбёшка в море, которой приходится питаться на завтрак, обед и ужин. Остальные морские котики признают его за своего, принимают в свою морскую семью, Котик быстро становится одним из них и он бы никогда не возвращался на суши, не возвращал бы себе руки и ноги, способность общаться, а не только издавать странные звуки, но его держала на берегу любовь. Он разрывался между любовью к женщине и любовью к океану, его тянуло и туда, и туда, его сердце рвалось на части, когда приходилось выбирать. Когда он вдыхал аромат ее рыжеватых волос, он думал о привкуса соленый воды на языке, когда он опускался на дно, шевеля хвостом песок, он думал о ее томном взгляде и обнаженных ключицах. Это не давало спокойно жить, это не позволяло спать, есть, существовать. Это убивало, его фактически разрывали на части две его сущности.

В этот день они поругались, Роза, его милая, его сладкая Роза громко топнула своей миниатюрной ножкой, поджала свои пухлые губы и сказала, что ей пора. Котик, хватаясь за голову, смотрел в зеркало, пытаясь понять, кто он на самом деле: человек или котик морской. Он тогда отпустил Розу в это плавание, но на сердце его было неспокойно, пробыв достаточно времени в океане, у него выработалось морское чутье, которое позволяло чувствовать, когда в море неспокойно, когда случится что-то плохое. И котик сдерживал себя, пытался занять чтением книжек про глубоководных гадов, про рыбалку, но не мог не думать о Розе и море. Роза была его маленькой гаванью, его пристанищем, а он поступил с ней так грубо, как последний негодяй. Он откусывал заусенцы на руках несколько дней, пока его пальцы не начали напоминать кровавое месиво, он побежал. Он бежал в океан, в тот самый, где сейчас плыл корабль вместе с его любимой. Он плыл, он греб из всех своих сил, пытаясь догнать громадину, он чувствовал то, как на него накатывает страх, как от него не спрятаться и этот страх рос с каждой минутой.

Он хотел закричать «Роза, моя любимая Роза, мой океан, моя любовь, моя жизнь, спасайся, произойдет что-то плохое», но вместо слов выходили звуки. И ближайшие морские сородичи пытались разгадать его странный шифр. Он жался к кораблю, пытаясь придумать, как его остановить, но Титаник уже было не остановить. Близилась развязка, близилась смерть, близилось разбитое сердце.

Котик гребет, он не останавливается, будь он человеком, то точно бы уже задохнулся, легких бы не хватило, но он — морское создание, которое стремится к своей любимой. Он думает, как забраться на корабль, как снова стать человеком хотя бы несколько минут, чтобы Роза увидела его и пускай он будет без одежды, пускай его кожа будет мокрой, волосы на ногах прилипать к телу и сам он будет выглядеть жалко, но он предостережет Розу. Он будет слышать смех людей, будет чувствовать, как показывают на него пальцем, а мамы закрывают детям глаза, но он в два широких прыжка одолеет расстояние между ним и Розой, спрячет ее свои мокрые и склизкие объятия, скажет, что он здесь только ради нее и она в опасности. Он не сможет пережить, если с Розой, его любимой Розой, той Розой, которая всегда восхищалась его широкой спиной, а он говорил лишь то, что просто слишком любит плавать.

Он слышит эту песнь, но нельзя останавливаться, нельзя прерывать и прекращать грести по морской глади, иначе он точно не успеет за кораблем, но эта песня мурашками по коже пробегает. Напоминает ему о тех ужасах, с которыми он уже успел познакомиться в своей морской жизни. Он помнит того морского котика, который был меньше всех, слабее всех, сородичи его задирали, смеялись над ним, котик уже был на его месте и смотреть ему было на него больно. Он всячески подбадривал сородича, бодал его головой, прыгал вокруг него, пытался научить плавать быстрее и вот его друг стал сильнее, он уже обгонял самых маленьких котиков, выгрызал себе море своими острыми зубами. Котик помнил, как тот, в знак благодарности, щекотал его усами и смотрел самым преданным на свете взглядом. Но тут случилось несчастье, но тут послышалась та самая песнь -песнь моря, которую все опасались, держались подальше. И его друг не смог. Котик считал, что его друг, тот самый, который смог, но он не смог. Он помнит то, как касатка возвышается горой над океаном, как ее темная туша выпрыгивает из воды, хватает друга, а друг смотрит на него, просит о помощи, но Котик не может его спасти. Ох как болела тогда его душа, как было ему не по себе из-за произошедшего, как еще несколько недель Котик плавал лишь в ванне, так как боялся вновь обрести друга и вновь его потерять. Второго такого раза он бы себе точно не простил.

И он не может позволить потерять Розу, не так просто, не из-за какой-то касатки, да, касатка была в несколько раз его больше, была страшным хищником, которая могла порвать котика на части, но он был так предан Розе, что лучше он умрет в бою с касаткой, чем она погибнет от ее огромного рта, переполненного рыбой и водорослями. Касатка все из воды выпрыгивает зловеще, подбирается к нему ближе, как какой-нибудь крейсер, а котик все пытается спасти себя и корабль, но тут теперь корабль замечает касатку, накреняется в бок, попадает в льдину, которая предназначалась для прыжка Котика.

— Роза! - кричит он человеческим голосом, с надрывом, - нет, Роза, прошу, нет!

Он знает, что она его не услышит и, возможно, теперь и никогда не поймет то, как сильно он ее любил, как был готов на все. Ему приходится сбегать от касатки, убегать в морскую пучину, сливаться с рыбами, быть морским хамелеоном, лишь бы она сегодня осталась голодной. Один раз его хвост находился в опасной близости от касатки, но Котик успел увернуться. За друга и Розу. Корабль же накреняется все быстрее, почти что с бешеной скоростью, люди в спешке прыгают в лодки, прыгают просто в воду, становясь мишенью для касатки. Сколько невинных людей погибнет сегодня, а котик, порой выныривая из воды, пытается найти среди этих людей Розу. Он не зовет ее, чтобы не выдать касатке свое местоположение, это слишком опасно. Как долго ему приходится плутать среди людей, чтобы найти ту самую, найти его цветок. Наконец-то он находит свое прекрасное солнце, но что же это такое рядом с ней? Что за мужчина в воде держит ее за руку? Он хочет утянуть Розу на дно, так как не помещается на доске? Он хочет столкнуть и убить его Розу? Нет, он такого точно не позволит, поэтому разгоняется, хватает мужчину за штанину и утаскивает на дно. Теперь он чувствует себя кровожадной касаткой, которая решает убить свою жертву. Все ради любви. Утаскивая мужчину, теребя его штанину, будто акула, он снова замечает касатку.

— Касатка, — он урчит, чтобы касатка могла его разобрать, морские обитатели понимают друг друга, — он — утолит твой голод,

Роза соскальзывает с доски, которая должна была стать его спасительным плотом, как же Котик надеялся, что ему удастся ее уберечь. Что, принеся в жертву этому смертоносному созданию какого-то мужчину, касатка не тронет его любовь. Ему страшно представить, что Роза, его нежная, его ласковая Роза, чьи длинные пальчики всегда так смело водили по черно-белым клавишам фортепиано, играя ему самую прекрасную мелодию на свете. Котик тогда глаза закрывал и представлял себя птицей, которая парила над высокими деревьями, вырывалась из-за туч, наслаждалась совсем иной свободой. И Котик в такие моменты представлял Розу белоснежной чайкой, которая летала рядом с ним над лугами, могла устремиться к морю, которое она так не любила в обычной жизни, а там котик показывал бы ей приемы по вылавливанию рыб. Он бы научил Розу любить море, как любит его он сам. Будь Роза анимагом: медведь, червем, маленьким переливающимся от зеленого к синему жучком, он все равно показал ей, что такое морская гладь и как приятно касаться ее своими лапками. Теперь же Роза так стремительно уходила на дно, что Котик выпустил мужчину, попробовал догнать свою любимую, но касатка была быстрее, касатка была настолько большой, что обплыть ее было сложно. Тут посыпались другие люди, будто дождь, людской дождь мешал Котику догнать Розу, дождь из людей забирал ее в свой невыносимый круговорот.

Теперь, когда касатка пытается заглотить его, Котик даже не знает: сопротивляться или принять свою судьбу. Без Розу жизнь ему не мила, Роза даже не поняла в этот момент, что он рядом, ее взгляд был устремлен к мужчине, которого поглотила касатка, ему было мучительно больно смотреть на то, как Роза провожает его взглядом, пытается грести, выбраться из этой пучины, но чья-то туша падает на нее, Роза не успевает выплыть, остается погребенным под телом. Он никогда не знал, что его две любви могут сойтись в таком немыслимом танце смерти, где одна любовь поглотит другую. Теперь Котик был готов на то, что поглотят и его. Он слишком слабый Котик, он не может быть достоин жить, он не смог спасти ни своего друга, ни свою любимую, теперь он не сможет спасти самого себя. Жизнь кончена. Он станет частью касатки, станет ее отходами, всего лишь биологическим мусором.

Ему казалась, что смерть — она мерзкая, но быстрая, вот только та оказывается невыносимо склизкой даже под водой. Он чувствует, как огромный язык лижет его с разных сторон, пытаясь облизать там, куда обычно заходила лишь Роза, Котик не понимает, что происходит, играет ли с ним касатка в свои роковые игры или же он настолько отвратителен на вкус, что даже неприятен касатке?

— Кулон? - Котик, разлепив свои мокрые веки, поворачивает хвост к себе, чтобы внимательнее рассмотреть кулон. Он плохо помнит, откуда он у него, он помнит ласкающий слух мужской голос, который своим высоким тембром пел на ночь колыбельные, помнил маленькие ручки, такие же, как у него самого, которые порой дергали его за еще короткие волосы, но Спиди плохо понимает, что значат все его воспоминания, — мне подарил этот кулон мой отец, — он на секунду поддается эмоциям, вновь возвращается в свое детство, которое теперь для него было лишь набором ярких обрывков, которые никак нельзя было собрать в один большой кусок, — там имя, — он говори это своим приглушенным котиковьим голосом, маленькие пузырьки покидают его ноздри, — Эндрю, — флешбеки поражают его слишком быстро, из-за чего тот водит своим большим хвостом нервно из стороны в сторону, — Я долго пытался узнать, кто такой Эндрю, — он тянет это имя почти нараспев, от него становится теплее на душе, будто Роза, но не Роза, рядом с ним вновь. Котик замечает похожий кулон в виде червя на зубу касатки. Он отплывает в сторону, охает громко, пускает пузыри, боится проплыть ближе, кулон точно такой же, как у него, — откуда у тебя такой же кулон? - а вдруг эта касатка заглотила того самого незнакомца, от имени которого Котик испытывает легкое возбуждение, вдруг он никогда не узнает, кто такой Эндрю, вдруг он никогда не узнает, кто он сам такой. Он прижимает к себе кулон передними плавниками-лапами, боясь, что касатка теперь отберет у него не только любимую, но и вещь, с которой он бы хотел умереть и разделить морские глубины, - я искал его, — признается Котик, — но за столько лет так и не смог найти Эндрю, — боль, боль глушит сердце, — а я ведь так его люблю. Я чувствую, как любовь к нему пропитывает меня.

— Я помню, — Котик смотрит на касатку, это страшного, пугающего его хищника, того самого хищника, от которого кровь стынет в жилах, от которого теплокровные создания становятся холоднокровными, Котик не может поверить в то, что это его Эндрю и где-то когда-то была его мама, которая не совсем его мама, судя по рассказу Эндрю, но кого это волнует, когда жизнь и без этого преподносит такие сюрпризы, — помню рыбьи хвосты, - он выкрикивает это, будто голос вырывается из самого сердца, - поэтому всегда, я всегда тянулся к морю, — Котик сейчас даже не думает о том, что когда-то хотел стать орлом, но именно сейчас все встает на места, теперь становится понятно, почему он стал именно морским Котиком, — а помнишь, — Котик нервничает, он чувствует, как его маленькое сердечко биться начинает все быстрее, Котика настолько сейчас переполняют эмоции, что он боится не выдержать, как прекрасно, что океан может скрыть его слезы, — там был хвост зеленой касатки? — Котик хорошо помнит, что у него над кроваткой висел большой и зеленый хвост касатки, он не знал, почему он зеленый, но он был настолько беззаботен и мал, что еще не задавался такими вопросами, теперь же он замечает на касатке-Эндрю небольшую зеленую полосу, такого же цвета, как цвет того хвоста. Сначала Котику кажется, что это всего лишь тина налипла на этого исполина, но решает, что это все же знак, а не тина.

Он слышит мелодию, которая ласкает его уши, чувствует, как мелкая дрожь касаются его плавников, как он закрывает глаза, думая о своем детстве. Ему кажется, что Роза играла на своем фортепиано нечто похожее, а ее голос был не менее завораживающим, чем вся эта музыка. Он начинает мурлыкать мелодию тихо, прибавляя в звучании там, где это требовалось, его голос сливался с музыкой, а перед глазами появлялся мама, которая так была похожа на Розу. Роза, его сладко пахнущая Роза, он всегда называл ее красной Розой за ее кудрявые, порой немного спутанные, рыжие волосы. Касатка подплывает ближе, выставляет к нему плавники, Котик протягивает к ней свои, осторожно, будто боясь, что теперь касатка может испугаться его, касается своими ластами его ласт. Он не дышит, замирает, слушает мелодию, океан размывает его слезы.

— Это прядь волос моего брата, — Котик осторожно приоткрывает свой медальон, локон синих волос, держась на тоненькой ниточке, которая позволяет ему не потеряться в беспощадном океане. Как только Котик открывает медальон, яркий свет озаряет океан, распугивая морских обитателей вокруг, он видит, как несколько рыбок тут же поджариваются, всплывают брюхом кверху, — мой отец говорил, что Эндрю упал в банку с краской, которая долго не хотела отмываться, - его мордочку трогает улыбка, усики покрывают маленькие пузырьки, -но тогда Эндрю обрел способность, — Котик резко останавливает свою речь, смотрит на Эндрю, - эта способность убила нашу сестру и тогда папе пришлось уйти, чтобы спасти меня, упрятав его силу в этом медальоне, - он касается плавником его огромной морды, — неужели ты убийца? Я не верю, Эндрю, нет, ты не такой, - он не верит, что Эндрю мог навредить их сестре, но тут Эндрю заглатывает его, Котик кричит, пытается выплыть, но поток уносит его все дальше и дальше, все глубже в желудок. Воды здесь не так много, Котик больно приземляется на остатки какого-то дорожного взгляда, неужели Эндрю, теперь точно его Эндрю, выпрыгивал из воды, чтобы охотиться на знаки, где указано, что плавать запрещено?

— Эндрю! - кричит Котик прямо из желудка, но желудок так громко урчит, что он боится, будто Эндрю его не услышит, - брат! — ему так приятно произносить это слово, которое, казалось бы, уже совсем забылось за столько много лет, оно непривычно ложится на язык, но тепло тут же разливается по телу, его брат не мог его так предать. Котик, покачиваясь, будто на корабле, пытается найти выход, но везде его встречают мягкие стены и остатки рыб, здесь темно, так плохо видно, что котик едва ли различает что-то, кроме розовых стенок. Котик, пытаясь найти выход, натыкается на что-то мягкое и уже плохо пахнущее, он наклоняется, дотрагивается ластой до чужой ласты, та оказывается шершавой, Котик охает, отпрыгивает в сторону, - друг, — шепчет он, — нет, Эндрю, он не мог, он не знал, - он крутит мордой из стороны в сторону, пытается коснуться мордой своего друга, который тогда так и не смог спастись от касатки, а эта касатка была Эндрю. Сердце снова рвется на части, это почти предательство, но откуда Энрдрю мог это знать, это лишь значит, что жизнь пыталась свести их не единожды, но он не видел знаки судьбы, из-за этого гибли другие. Он чувствует, как морская волна окатывает его, как начинает шторм в желудке у касатки, кажется, у него изжога.

Пока Котик думал, что это изжога мучает его брата, другая касатка, которая тоже хотела полакомиться пока что молодым котиком, уже приближалась к Эндрю, планируя его отобрать. Касатка врезалась в широкий бок Эндрю, выпятила свою зубы, ухватившись за кожу и начав мотать головой из стороны в сторону, как бульдог.

Брюхо касатки гудит, кажется, у той несварение, вот валяется в углу частично съеденная дверь, а в другом конце брюха — большая морская черепаха, которая катается в желудочном соке, смешанным с морской водой, та ловит волну, смирившись со своим положением. Ее прокусанный панцирь и кровоточащая рана от опаснейших касаткиных зубов говорит, что той пришлось тяжело, но Котик все равно слышит, как та выкрикивает, будто в припадке безумия, что сделает эту детку на этот раз, стоит ей только подобраться ближе. И вот «детка» снова стремится в черепашью сторону, черепах, вытянув голову как можно дальше, широко расставив свои лапы, ловит волну животом, стремится по ней, будто управляет ею, дверь оказывается трамплином, который помогает черепахе подпрыгнуть в воздух, крикнув о том, что она самолет и коснуться взглядом Котика. Только тогда Котик замечает, что маленькие черепашьи глазки налиты кровью, а в глазах ее читается безумия, она, проносясь над его головой, говорит о том, что живет здесь уже три месяца и хуево приходится, когда касатка вылезает на сушу, становится не касаткой, а желудок и его содержимое уменьшается, черепахе приходится выживать в кишках, вызывать мотанием головой у того несварение, искать выход в прямой кишке, чтобы на утро из Эндрю вышла черепаха, но черепаха никак не выходит, путается в кишках, называет это блядским лабиринтом, но она слышит то, как газы выходят из него в самые неподходящие моменты, черепаха хвалится тем, что все это делает она, когда танцует румбу в его внутренностях. Она еще умеет ча-ча-ча, но румба заставляет того пердеть громче. Котик радуется, что он не питается черепахами, которые в его желудке устраивали бы грязные танцы, заставляя его каждый раз конфузиться перед Розой, когда они находятся вместе. Роза, бедная, милая Роза, цветок его сердца, мысли о Розе заставляет сердце болеть нещадно, он больше никогда не увидит того, как она ранним утром выходит на балкон в неглиже, смотрит на окружающий их городской пейзаж, ловя на себе взгляды соседа, который то и дело распахивает перед ней халат. Роза так звонко смеялась в эти моменты, накидывала халат и распахивала его в ответ мужчине напротив. Котик считал это странной забавой, но позволял все, что она только захочет, ведь он любил ее всем своим сердцем, будь она хоть морским, хоть человеческим. Теперь место в его сердце должен занять брат, место для которого всегда там оставалось, Котик думает о том, что ему даже не придется представлять вместо брата — Розу, все выйдет само собой, он крепко прижмется к нему спиной, чтобы тот почувствовал, как сильно он его любит.

Он ловит все эти детские истории, которые рассказывает касатка, жалеет о том, что они тогда были не вместе, иначе бы он помог надеть ему штаны в самый тяжелый момент его жизни, перенял бы у брата способность писать сидя, ведь отец так часто ругался на него, когда видел Котика сидящим на унитазе на корточках, ему всегда приходилось уверять отца, что так у него никогда не бывает запора и все выходит из него быстрее, не приходится даже напрягаться. Может, если бы Котик умел писать сидя, отец бы не утонул в толчке, когда его чистил. Следователи считают, что у мужчины случился сердечный приступ в тот момент, когда тот обнаружил, что Котик за собой не спустил. Котик себе простить этого не может, как и сообщить брату о том, что их отец мертв, став жертвой естественных процессов его сына.

Волна выносит его в море, он снова чувствует плавниками морскую гладь, которую он так любит раздвигать, как и его брат сейчас раздвигает свою задницу, Котик не понимает, что он такое делает, думая, что это он наконец-то решает выпустить из себя черепаху, но вспышка выходит слишком яркой и грязной. Коричневая молния пронзает касатку, откидывает ее в сторону, та поет недовольно свою недовольную песню, обещает, что сожрет его целиком, но давится коричневой молнией, уже растекающейся по всему океану. Она не может дышать, дергает плавниками, пытается уплыть, у нее отступить выходит с трудом. Она плывет все медленнее, захлебываясь в жиже, ее утягивает на дно, ее мощное тело двигается из стороны в сторону, но дно затягивает.

- Эндрю, — кричит котик, думая, что ему тоже нужно показать себя настоящего, он возвращает свою человеческую форму, ждет, когда брат повернется на голос, оглядывает того с ног до головы, понимает, что это точно его брат, — Роза всегда не понимала, что с этим делать, — он стыдливо показывает на свисающий между ног плавник, двигающийся в такт морским волнам, — давай соединим свои плавники, — ведь у Эндрю был точно такой же, только больше, — я помню, что бабушка рассказывала о том, что тогда должно случиться чудо, что нам станут понятны все тайны вселенной, — Котик подплывает ближе, его плавник приподнимается и тянется к плавнику брата, — давай же, Эндрю, я никому не давал трогать свой плавник, кроме Розы, ты будешь моим вторым, брат, — она смотрит на брата с любовью, — ты победил касатку, ты мой герой, что ты ешь, чтобы так уметь? Только не говори, что секрет заключается в котиках, я...я не смогу поедать своих братьев...-

Это щемящее чувство, похожее на страх, похожее на отвращение к себе самому. Он отрицательно мотает головой, наблюдая за тем, как корабль снова терпит крушение, эта картина куда более предпочтительна для него, чем та, где все чудесным образом возрождаются, подобно фениксу из пепла. Люди этого не заслуживают, люди не заслуживают чудес и милосердия, жестокие, кровожадные существа, надрывающие животы над его сутью, нет, он не хочет быть тем, кто спасет их. Виновник своих страданий должен сам выбираться из своих катастроф, как пришлось Эндрю, жаль им, жалким магглам, не суметь скрыться в пучине океана, став хищником, вместо того, чтобы за ними следили эти самые хищники, лязгая зубами и, напевая смертоносные песни. Вряд ли, таким им гордился отец, отец, который говорил подставлять другую щеку, после того как ударили по первой, отец, который велел подложить правую ногу под колеса их машины, когда он нечаянно проехался по левой, баланс, говорил он. Во всем мире должен быть баланс, и добро, конечно же, добро. Рядом с братом воспоминания даются ему с меньшим трудом, чем раньше, еще пару часов назад он думал, что вообще не помнит этого славного, слегка сгорбленного мужчину, которому ставили последнюю степень сколиоза. Кажется, будто он помнит даже то, что с ним никогда не происходило, а происходило только с братом, их мысли соединились вместе с плавниками. Вот, он видит, как маленький мальчик растирает горб своего отца, улыбается ему, говоря, что в этот раз его горб вспотел не так сильно, как его подмышки. Но это неправда, Эндрю чувствует это, чувствует обман, но позволяет себе обрадоваться и этим маленьким крупицам воспоминаний, представляет себя на месте брата, себя на месте сына отца.

— Я не могу, брат. Не могу, — но плавники будто живут отдельной жизнью, действуют против воли, хотят воссоединиться, как когда-то хотел воссоединиться Эндрю со своим братом. У него и отпрянуть не получается уж больно сильна сила тяготения, будто этот человек перед ним его персональное гравитационное поле, должно быть, и земля уже не то, что раньше, оттолкнешься и улетишь, — Они, они не заслуживают этого. Эти люди, — он вскидывает руку в сторону корабля, от плавников снова исходят слепящий свет, — Нет-нет-нет, — говорит он, упираясь пятками, но ничего не помогает, его влечет, неизбежно влечет, плавник к плавнику, брат к брату, -  Они злые, ужасные твари, без кучки людей будет только лучше, слышишь? — его обреченный взгляд мечется, наблюдая как все снова крутится в обратном направлении. Как одна из касаток, которая была по другую сторону корабля, ошалело взирает на все это действо, из ее желудка уже второй раз за десять минут вылетает человечина, причем цельная, а не в виде фарша, какой она ее сделала, пережевав. Океанская магия не действует на ее жителей, им остается только недоумевать, как недоумевает какая-то огромная рыбина, которая уже была рада тому, что вместо нее касатка заглотила человека. Рыбина взирает на братьев, в глазах ее читается «какого хуя», но Эндрю и сам не понимает какого хуя, он не может разорвать этот свет, который набирает обороты слишком быстро, уже заменяя солнце, пока вдруг его не окутывает непроглядная тьма.

Лишь через пару минут он осознает, что это не тьма, что обзор ему застилает крупный живот касатки, в его что-то в него вдавливает. Эндрю пытается пошевелится, но от этого становится только хуже, он едва не задыхается в попытке высвободится. В ушах раздается знакомая музка. И где он ее слышал? В такт этой музыки из носа вырывается похожая мелодия, он пытается звучать в унисон, но все время сбивается, из-за чего злиться. Маленький человек, у которого даже с музыкой не выходит. Так ему говорил его учитель по фортепьяно, бил его головой о клавиши, крича на него, чтобы тот снова перечислил ему все мажоры и миноры. Но он не мог, просто не мог, знания не задерживались в его голове, вырывались, подобно рыбам из свои рифов, неуловимо, неизбежно. Так и он хотел вырваться и крепкой хватки грозного мужчины с кривыми верхними зубами, которые пугали маленького мальчика. Но их сестра его не боялась, она улыбалась своей белоснежной улыбкой, опускала аккуратные пальчики на клавиши и музыка лилась, не прерываемая, бесконечная, будто уходящая за горизонт, чтобы вернуться и снова усыпить всех своей филигранностью. Тот же учитель, что проклинал ее, гладил огненного ангела по волосам, касался плеч и едва сдерживался, чтобы не расцеловать в щеки. Кажется, он помнит, как вскоре мать кричала на этого самого учителя, выставляя его за порог, потому что тот позволил себе что-то не то, а что именно Эндрю так и не поняла. А потом сестры, милой, нежной девочки не стало. И он вновь чувствует глубокую, пожирающую вину, вновь эта мелодия проникает ему в сознание, и вдруг становится светлее.

Он слышит голос брата, но не понимает откуда он идет, Эндрю поднимает голову к небу, думая, что все еще находится близ океана, но вместо неба и есть сам океан, в этом океане он видит самого себя — касатку, которая лавирует меж волн и ледяных изваяний природы. Повернув голову направо, он замечает снова самого себя, но в смокинге, поющего ту самую мелодию, которая звучала в его голове. Слева же и внизу — опять он, снова он: играющий в шахматы, пишущий письмо своему братку.

— Я здесь. Я здесь брат, — кричит человеческий Эндрю, тогда все касатки разом поворачивают на него свои огромные головы, лязгая зубами, — Я не понимаю, — едва не плача, говорит он. Он опускает глаза к своему плавнику и понимает, что на том месте теперь всего лишь член. Неужели бабушка была права и соединение привело к какому-то чуду. Но на чудо это походил мало, — Брат, — он кричит громче. Каждая из касаток, будто подхватывая его слова повторяет сказанное, — Да что же это, — ему кажется, что он слышит как где-то в глубине (чего? где он вообще?) кто-то плачет, этот плачь напоминает ему мать, но ее не может быть здесь. Она совсем далеко, на много тысяч километров, но перепутать с чем-то это невозможно, — Мама? — стоило только ему ее позвать, как ее образ сразу же возник в его голове или не в голове вовсе, ибо слишком уж явно Эндрю ее видит. Он надеется, что и его брат тоже.

— Милые мои, — говорит она ласково, — Скажите, что спасли ее? Мою нежную Розу, — Эндрю не понимает о чем она говорит, — Она всегда была такой хрупкой, опасности поджидали ее на каждом шагу. Я знала, что ее прокляли еще когда она была во чреве. Бедная моя Роза, мой огненный ангел.

Сердце бьется так бешено, кажется, что оно все еще такое же огромное, как то, что наполняет его грудь, когда он принимает форму касатки, но сейчас он человек, жалкий, маленький. Неспособный ни то, что пережить бурю в океан, но даже бурю эмоций, которые им овладевают. Неужели это правда мама? Он почти забыл как выглядит ее белоснежное лицо, с слегка скошенными глазами к переносице, бывало она рассказывала истории из своей юности, например, то как они познакомились с отцом, как ее глаза окосели, когда она смотрела на задницу этого славного мужчины. А потом кто-то уронил ей на голову кирпич, после чего извинялся целых три часа, говоря, что это все из-за его напарника, который нарушает правила безопасности, что он бы никогда не выпустил из рук кирпич, если бы тот не сказал, что там внизу его бабушка, которая умерла четыре года назад. Он просто испугался, потому что боится мертвецов, как боится каждый. Мать всегда была доброй женщиной, слишком доброй и лишь ласково провела ладонью по его шершавому от строительной пыли лицу, сказала, что все это ерунда, и поплелась домой навсегда окосевшая.

Вот и сейчас она смотрит толи на него, толи на бочку, наполненную кильками, трепыхающихся по друг другу. Эндрю кажется, что здесь повсюду какие-то рыбы, они склизко пробираются меж пальцев, касаются его сосков, щекоча их, пока он не отмахивает тех со злостью. У него так много ответов, он раскрывает рот, чтобы спросить мать, но он выставляет перед собой руку, прося его подождать еще немного. Ему кажется, что ее голос все же раздается, но рта она не открывает, он звучит везде, но и нигде в действительности, как шум моря, к которому привыкаешь и это уже кажется своего рода тишиной, а там за его пределами только шум людей. Людей. Порой он не понимает, как может так безгранично любить свою мать, теперь и брата, но так ненавидеть весь остальной человеческий род, ведь они двое тоже люди, своего рода. Пускай любимое блюдо матушки тушенные кошачьи консервы, а его брат его же любимое лакомство — это не умоляет их человечности, почти. Сам он себя давно перестал причислять к людям, а сейчас, все, во что он верил вдруг рушится, его заставляют сомневаться и он понимает хочет ли этого или нет.

— Она умерла, мама? — вопрошает человеческая касатка, — Ты ведь говорила, что она умерла? Разве можно спасти того, кто умер? — сейчас он вспоминает и то, что сестру звали Розу, все становится таким ясным, даже страшно.

— Она заснула, милый, очень крепко, мой мальчик, — ее глаза искрятся слезами, она не спешит их смахивать, они не стекают вниз, а впадают в океан над ней, — Предсказание гласит, что она проснется, когда два брата из океана скрестят свои плавники. Когда касаток останется совсем мало, когда мир начнет грязнуть в братоубийственных войнах. Ты почувствовал это, когда хотел убить своего брата, так ведь? — Эндрю кивает, все так и было, любовь окутала его, стоило ему только коснуться языком своего брата. Она поворачивается на Розу, когда та начинает говорить с Эндрю.

Он переводит взгляд с матери на сестру, они так похожи, но только взгляд Розы направлен четко на него, в этом ошибиться нельзя.  Она смотрит на него сверху вниз, такая статная с прямой осанкой, будто кто-то то и дело бьет ее линейкой по нее, чтобы та не забывала выпрямляться. Но нет, это у нее врожденное, Эндрю помнит это, он помнит, как та, едва ее привезли из роддома встала и пошла, с этой прямой, как истинная вертикаль, спиной. Он смотрит заворожённо, касается ладонью ее шелковых волос, которые напоминают ему нежность водной глади, они и струятся как вода, волнуются, вместе с океаном на потолке.

— Меня никто никогда не любил, — говорит он, когда слышит как его называют любимым, он рыдает как мальчик, радуясь тому, что слышит, — Я должен быть тебе противен, — Эндрю отворачивается, но Роза разворачивает его лицо к себе, прикладывает его ладонь к своему груди, свою же опускает ему на член, из-за чего он только больше смущается краснеет, чувствует как его тело снова становится больше, а следом и Роза тоже. Она радуется тому, что перед явился тот самый брат, которой она желала, в теле касатки. Эндрю не понимает, почему брат его о чем-то просит, понимает только то, что в  мире людей это неправильно, но сейчас, когда они касатки в этом нет ничего такого. Пока он взбирается на крупную спину касатки-сестры, у которой там пролегает длинная огненная полоска, мать, не касаясь пола подплывает к своему другому сыну.

— Не стоит тебе смотреть, милый, — она и сама не хочет смотреть, но один глаз неизбежно смотрит именно туда, — Это не твоя Роза, она никогда не была твоей, — женщина проводит туманной рукой по щеке своего сына, улыбаясь своей мягкой улыбкой, — Всего лишь призрак, чтобы соединить вас с братом. Ты видел то, что должен был видеть, чтобы обрести Эндрю, чтобы он обрел Розу. Ты знал, что котики заложены природой как воспитатели детенышей касатки? Ты будешь их отцом и матерью, пока Эндрю с Розой будут населять мир касатками.