Посреди ночи его осторожно касается домовик, говорит, что зелье, наконец, готово. Огден с трудом разлепляет глаза, не сразу понимая, где он находится и что произошло, но, обнаруживая рядом с собой Сольвейг немного успокаивается. От нее веет теплом, волосы щекочет его нос, его это перестало раздражать с тех самых пор, как он думал, что может большее ее не увидеть. Икарус вытаскивает здоровую руку из под девушки, на которой та успела расположиться, стараясь ее не разбудить, к чему просыпаться всем. Домовик протягивает ему склянку с темноватой жидкостью, в темноте сложно различить истинный цвет снадобья, Икарус и не пытается, он вверяет свою жизнь существу перед собой, более и некому. Вероятно, если он и дальше собирается проживать в браке более менее успешно, стоит немного подтянуть свои навыки в зельеварении, уж больно эти знания часто требуются в их теперешней повседневной жизни. Он осушает содержимое одним большим глотком, на вкус оно довольно сносно, только послевкусие оставляет горькое, но это малая цена за спасение его плеча. Домовик просить посвятить палочкой на плечо, чтобы он рассмотрел точно ли зелье подействовало, а убедившись в этом, тот позволяет себе радостно улыбнуться, вместе с тем, как ликующе шевелятся его уши. Огден берет того за предплечье, которых бы уместилось штуки четыре в его ладони, и тихо выходит с ним из комнаты, оставляя Соль одну.

— Шарп, когда я попрошу, нужно будет перенести отсюда Соль, и запереть в доме так, чтобы она оттуда не смогла сбежать никакими способами, — он чуть ближе наклоняется к домовику, — Понимаешь? — тот кивает с озабоченным видом, — И к ней тоже никто не должен подобраться. Используй всю свою магию, наложи защиту, если нужно привлеки других домовиков из дома Огденов, — Икарус, будучи Огденом мог рассчитывать и на многих других домовиков в их поместье, но решил взять с собой в брачную жизнь только одного, которому доверял больше всех, сейчас же мужчина был готов расширить зону своего доверия, — Отвечаешь за нее головой. А теперь иди и будь готов, когда я тебя позову, — Шарп повинуется приказу и исчезает, оставляя Икарус один на один с собой.

По словам домовика у него есть примерно пять часов, чтобы плечо пришло в норму или в подобие нормы, которое позволит ему отправиться вслед за Беном к итальянцам. Он возвращается к Соль, пытается сесть на кровать так, чтобы не производить звука, а, если и так скажет ей, что нужда приперла. Икарус какое-то время очерчивает взглядом ее лицо, не смея прикоснуться, чтобы не разбудить ее, думает о том, что во сне та выглядит как довольно приятная особо, у которой не вырываются с губ все те ругательства, которые ему приходится слышать. Он думает, о том, что говорил ей до того, как сознания коснулся сон, и о том, что только что сказал домовику, Огден правда боится ее потерять, и потому сделает, что угодно, чтобы этого не произошло. Даже, если ему сегодня не удастся выкарабкаться из тех передряг, в которые его загнала славная женушка, то это все равно лучше, чем становится вдовцом.

Когда солнце, вперемешку с криками петухов, где-то вдалеке, окончательно вырывают их и сна, Икарус первым делом касается своего плеча, обнаруживая, что боль теперь сконцентрирована на небольшом участке, тогда как ночью расползалась по всему телу. Он улыбается этой новости и говорит Соль, что еще пару часов и он будет совсем здоров, упуская из виду детали о том, что до полного выздоровления требуется хотя бы день и, что стоит ему почувствовать себе сносно и та отправится сидеть под замком. В животе урчит от голода, он бы мог попросить домовика что-нибудь принести, но мысли перебивают любой аппетит, так как вертятся вокруг одного и тоже же, вокруг итальянцев. Мужчина думает, последовал ли Бен и остальные волшебники его рекомендациям, удалось ли им разнести точку производства и захватить оттуда зеленого тумана. От этого зависела тактика, которая последует в борьбе с макаронники сегодняшним днем. Он также думает, каких масштабов уже достигли последствия за эту их вылазку с Сольвейг, но об этом лучше не думать, пока война в разгаре не стоит считать жертвы, с ними они сверятся позже.

— Соль, — он касается ее руки, когда они выбираются из дома, чтобы вдохнуть свежего воздуха, вместо того затхлого, царящего в помещении. Трава, слишком высокая, не успевшая высохнуть от утренней росы, цепляется за ботинки, ее приходится рвать. Огден разворачивает девушку лицом к себе, — Помнишь, что я тебе вчера сказал? — он надеется, что она запомнила каждое слово, что она нужна ему и, что он не хочет ее потерять. Икарус притягивает ее к себе , обнимает чуть ли, не приподнимая над землей, после чего с лаской проводит пальцем по ее подбородку, — Шарп, — домовик появляется рядом с ними с ту же секунду, — Пора, — тот касается Сольвейг и они оба пропадают. Огден вынимает палочку из кармана брюк, рассматривает, как лучи солнца проникают в едва заметные щелочки на дереве, снова касается плеча, боль почти не ощущается, значит самое время действовать. Шаг в пропасть, хлопок, после чего поляна остается снова девственно чистой от людей, как и было последние десятилетия.

Он появляется у дома Бена, который, к счастью, еще цел, дом, не Бен, о последнем ему еще предстоит узнать. Огден стучится в дверь, но никто не отвечает, вероятно, находиться здесь не самый безопасный вариант, но он не знает с чего начать. Спустя примерно минуту отстукиваний, из двери по волшебству выплывает пергамент прямо ему в руки, наверное, Бен позаботился о том, чтобы, когда придет время Икарус смог к ним присоединится. Неровный почерк на пергаменте говорит о том, что производство удалось уничтожить, справа от этих слов стоит пометка о времени, это произошло примерно четыре часа назад, дальше говорится о том, что они потеряли около пятерых волшебников. Он скользит взглядом ниже, три часа назад итальянцы напали на дом одной из семей, в которых был волшебник, поддерживающий Огдена, дом взорвали вместе с людьми в нем, живых не осталось, в то же время было нападение еще на один дом, там волшебники вовремя успели скрыться. Час назад, судя по записи, Бен с другими волшебниками напал на одно из крупных поместьев итальянцев, где располагались ближайшие родственники Фальчетто. Икарус вертит в руках пергамент, но больше записей там не имеется, спустя мгновение пергамент загорается прямо у него в руках. Он сжимает палочку ладонью, после чего аппарирует на территорию того самого поместья.

Здесь раздается не так уж много голосов, поместье уже наполовину горит, рядом с ним валяется около пяти тел, остальные же нападают и пытаются отбивать атаки. Огден ищет глазами своих, найдя же, направляет палочку в одного из итальянцев, который уже собирается выпустить зеленый луч света в его соратника, Икарус же его опережает, умерщвляя в ту же минуту. Следом же ему в голову летит заклинание от другого волшебника, который целится из окна в доме, он успевает увернуться, после чего колдует взрыв в окне, так чтобы противника отбросило на пару метров. Ему кажется, что их здесь куда меньше, чем итальянцев, так как стоит ему отбиться от одного и уже следующий направляет в него новое заклинание, от который приходится то прятаться за обрушенной стеной другого дома, то подтаскивая тело кого-то мертвого, используя того на манер щита.

Боковым зрением Икарус улавливает, как мимо него проносится тело одного из союзников, встречает препятствие в виде каменной ограды, предотвратить это действо он не успевает, стараясь не последовать той же участи. Никакой помощи своим, это сродни роскоши, здесь же каждая секунда на счету, чтобы увернуться или вовремя одернуть, выглядывающую руку, из-за укрытия. Огден игнорирует усталость, которая, подобно непрошенному гостю, поселилась в его теле, отодвигает на второй план любые опасения. По крайне мере мужчина может себе позволить не волноваться за Сольвейг, в текущих условиях — это довольно много, магия домовиков всегда внушала доверие, порой те могут куда больше, чем волшебники, хорошо, что у Икаруса есть один такой.

Он продолжает отправлять заклинание за заклинанием, едва различая силуэты врагов, все они обретают одно очертание, того, кого нужно немедленно уничтожить, пока не уничтожили тебя. Кровь — всего лишь след от скверны, хруст костей — почти что музыка, а крики боли — не более, чем шум, сливающийся с остальными неизбежными звуками битвы. Будь он чуть более сильным магом и его вклад мог быть куда более значительным, но он делает все, что может, по правде говоря, делает недостаточно, учитывая, что все это результат безумств его жены. Но, если копнуть поглубже, вину с Огденов отбросить довольно просто, если вспомнить, благодаря кому в ней проросли те самые, еще более невыносимые безумства. Только копать ему не приходится, коль скоро к нему снова подкрадывается ощущение нереальности происходящего. Тонкий луч света вновь разрезает воздух, чтобы разбиться о защитные чары, чтобы Икарус позволил себе почти непозволительное на поле боя — сжать веки в крепкий узел, в попытке стереть видение, но это не помогает. Сольвейг все еще размахивает руками, отбиваясь уже не от его атак, он же с чувством хватает ту за запястье, и рывком притягивает ближе к себе, едва не роняя ту на землю.

— Соль? — он не может задерживать на ней взгляд, потому что нужно следить за тем, что происходит вокруг, потому ее приходится выпустить, энергично махая палочкой из-за стены, — Какого хуя я тут делаю? — он бы хотел задать этот вопрос ей, не понимая, как ей удалось выбраться и почему он не отобрал у нее чертово кольцо, чтобы она не смогла за ним последовать. Весть о смерти домовика рождает на его лице сожаление, которое, впрочем, быстро сносит волнами новых атак. Он бросает быстрый взгляд на девушку, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, а убедившись позволяет эмоциям охватить себя с головой, — Нахуя ты пришла? — конечно, ей похуй на все, что он говорил, долго ли она здесь протянет со своими этими пятнами, когда Соль сама себе худший враг. Долго ли протянет он, если все время будет оборачиваться на то, не попало ли в нее очередное заклинание, на месте ли у нее руки, а голова, — Тебе похуй, да? — кричать приходится в разные стороны, так как на месте стоять не выходит, — Я должен таскаться с тобой вместо того, чтобы разьебывать этих уебков?! — он бесцеремонно отталкивает ее, когда видит, что заклинание вот-вот настигнет ее грудь, — Сьебись, — секунда озлобленного взгляда на девушку, чтобы сделать очередной рывок в сторону, — сьебись отсюда, Сольвейг. К Эвану или отцу, мне плевать, выбери сама, сьебись отсюда нахуй! — Икарус сейчас не думает о том, где вообще ей может быть безопасно, но явно не с ним, ему казалось, что мужчины в семье Розье в достаточной мере владеют боевой магией и, если что, помогут своей родственнице не откинуться, ну или найдут, где укрыться.

Огден едва не отбрасывает Бена в сторону, вовремя распознав в нем своего, еще его недовольств ему и не хватало, как будто он по своей воле притащил сюда Сольвейг. Он бы мог ее перенести отсюда силой, но не может себе позволить тратить лишние силы на аппарацию, и Шарпа уже не позовешь, остается надеется, что сегодня они больше не потеряют никого столь же ценного. И спорить времени нет, он бы посмотрел как бы Бен справился с задачкой по отправлению такой жены домой, когда та считает себя бессмертной и нарывается на крюки, даже тогда, когда находится в подобие нормального состояния. Стену, за которой они прячутся разрушают, так что приходится спешно убегать в сторону того самого погреба, оставляя требование Бена проигнорированным, он и спросить не успевает, что скрывается в этом проходе, когда они уже отворяют тяжелую дверь, вглядываясь внутрь, обнаруживая вязкую темноту. Огден успевает выпустить заклинание перед собой, чтобы освятить небольшой участок помещения, чтобы удостоверится, что в них не полетят заклинания, а следом они спускаются по короткой лестнице, которая переходит в другую, а та в третью. Здесь куда холоднее, чем на улице, они зажигают свет на концах палочек и обнаруживают себя в длинной винном погребе, который заканчивает высоким проходом неизвестно куда. Пользуясь временным затишьем, Икарус хватает Соль за плечи.

— Ты..., — фраза обрывается на полуслове, Огдена отбрасывает в один из высоких рядов, усеянных бутылками с вином. Бутылки осыпаются на пол, помещение заполняется гулом, рождаемым бьющимся стеклом. Этот гул отдается эхом, уходит в глубину прохода, в котором, судя по всему пряталось очередная группа итальянцев, количество которых, Икарусу осознать не удается, пока штаны пропитываются красной жидкость. Благо он палочку сжимал достаточно крепко для того, что выпустить очередную аваду в лицо улыбающегося итальянца, который едва не метнул один из осколков от бутылок ему прямо в шею. Следом же он подтаскивает другого при помощи Акцио к себе, пользуется данной ему идеей и всаживает крупный осколок тому прямо в сонную артерию, ловя стремительный поток крови на своем лице, пока жертва пытается удержать эту самую кровь в своем теле, прижимая ладони к шее.

Осколки повсюду так и норовят забраться под кожу, резкие выпады итальянцев этому только способствует, но пока Огдену удается напарываться на них только подошвой ботинок, успев встать, отшатнувшись к стене. Яркие вспышки то и дело разрывают мглу погреба, шум резонирует по перепонкам, пока слух обращен на то, чтобы слышать голос Сольвейг. Он должен сосредоточиться на ином, на том, что вокруг них летают бутылки, что большинство из них, уже успели встретить свой конец, стали опустошенными и острыми, так что под стеклянный вихрь попадать не стоило. Икарус направляет в его сторону огонь, плавит стекло, которое успевает стечь на спины и лица некоторых итальянцев, из-за чего те начинают надрываться в приступе боли, бросают заклинания беспорядочно, так что даже прижавшись к полу нет гарантии, что тебя зацепит. Он лавирует меж этих вспышек, подобно фрегату меж рифами, желающему достигнуть заветной земли. Для Огдена же эта земля, вероятно, менее достижима, чтобы всплыть нужно куда больше сил, чем те, которые у них есть сейчас, больше талантов, больше волшебников. Он злится, что Соль где-то неподалеку, злится потому что мысли о ней не отпускают, страшиться того, что в следующую секунду обнаружит ее бездыханное тело среди осколков и стеклянный взгляд жены навсегда останется в его памяти.

Будь у него чуть больше времени и он подошел бы к плану по ее заключению куда более обстоятельно, постарался бы продумать каждый вариант, в котором та вырывается на свободу или по крайне мере большинство из них. Это ведь довольно закономерно, что на их дом напали, как и то, что те догадались убить домовика, разве сам он не поступил бы также, будь он на месте итальянцев. Но Огден слишком сбит с толку всей этой внезапной войной, которая должна была случиться вовсе не по инициативе Сольвейг, слишком истощен вчерашним днем, который все еще напоминает о себе ноющим плечом и чувством отчаянья. Сейчас таких чувств он себе не позволяет, если назад пути отрезаны, то никаких вариантов кроме «вперед и до конца» и нет вовсе. Итальянцы, очевидно, следуют этому же постулату, метают в них любые предметы, которые попадают под руку, возможно, все же в Соль есть некий толк, раз пару-тройку раз та помешала средству достигнуть цели. Он замечает ее рядом, когда прячется в длинном проходе за высоким рядом деревянных ящиков, направляя палочку в потолок. Выпущенное заклинание влечет за собой оглушительный взрыв, после которого потолок в том месте начинает осыпаться крупными камнями на итальянцев, одного из них оглушает по голове, следом же накрывая одеялом остальных фрагментов потолка. Пока его пытаются вытащить, Огден боковым зрением улавливает заклинание, которое попадает в Соль, но все, что он может это продолжать насылать заклинания и отбиваться, успев лишь слегка оттолкнуть девушку с линии огня.

Они бегут за Беном, больше пятятся, иначе смерть быстро настигнет их в спины, Икарус рушит еще одну часть потолка, чтобы преградить итальянцам путь, даже не зная того, куда именно они идут и где выйдут. Приходится доверять, не задавать лишних вопросов и не думать о том, что там итальянцев может быть еще больше. Сжимать крепко руку Соль, когда она находится рядом, с тревогой бросать на нее взгляд, когда та кричит, боясь, что следом ее ладонь в его обмякнет.

— Соль, — он легко дергает ее на себя, чтобы напомнить, где она и что с ними происходит. Огден слишком хорошо помнит какой эффект оказывают ее пятна, что порой она теряет связь с реальностью и видит то, чего вовсе нет. Помнит и то, что она способна лишать людей голов. От этого злость окатывает его новой волной, накрывает с головой, вода затекает ему в нос, рот, уши, он чувствует ее на вкус, потому сжимает палочку крепче прежнего.

Свет почти ослепляет, после той темноты, из которой они выползли, глаза отказываются привыкать к новым обстоятельствам. Огден выпускает огненный смерч туда, откуда они только что вышли, дабы за ними не последовали все те итальянцы, которых они оставили позади. Оттуда доносятся звуки, лопающихся бутылок, даже странно, что там остались целые, Огден надеется, что осколки попали хотя бы в одного из врагов. Переводя взгляд от пылающего прохода, к новой локации, Огден едва успевает заметить как обмякает итальянская женщина пред неизбежностью мести Сольвейг. Отмечает про себя, что выглядело это довольно эффектно, и, если ему еще выдастся случай, то, возможно, он даже скажет жене, что она не совсем бесполезна.

— Бен, мы где? — кидает Икарус, крутя головой по сторонам, всматриваясь в замысловатый узор обоев на стенах, в картины, на которых запечатлены довольно красивые люди, среди не менее живописной природы. Он вслушивается в каждый шорох, касается бархатных листьев  растений в горшках, которые попадаются ему на пути.

— Еще одно семейное гнездо. Скоро к нам присоединятся, -  на втором этаже раздаются шаги из-за чего все напрягаются, Огден не долго думая, заклинанием взрывает очередной потолок, после чего на них осыпается около семи итальянцев, один из которых ребенок. Парочку в полете успевают аппарировать, пока Икарус же успевает направить в них смертельные заклинания, рассчитывая на то, что они успеют настигнуть своих жертв. Он тащит на себя Сольвейг, чтобы скрыться за одной из стен, левитирует большой горшок с цветком, в сторону итальянца, который пытается сбежать.

— У тебя закончился приступ? — где-то сверху раздается детский плачь, который отвлекает одного из итальянцев, Икарус пользуется этим и выпускает очередное смертельное заклинание, после чего снова делает рывок обратно за стену, — Что у тебя с ногой? — он вспоминает, что в ту попало заклинание, но так и не успел оценить степень серьезности. Может это шанс на то, чтобы сплавить жену куда подальше.

Выражение лица выдает немой комментарий: «да что ты говоришь», который Огден произнести не успевает, так как со всех сторон громыхает, от взрыва их прижимает к стене. Этот пиздеж слишком легко распознать, он сквозит в глазах Сольвейг, пляшет зелеными пятнами на лице и дрожащими губами, он бы мог поверить, если бы не проводил с ней столько ночей, в которых та просыпалась с криком, порой впиваясь ногтями в его руки, в попытке убежать непонятно от кого. Икарус, конечно, может предположить от кого, кажется, сегодня ему снились отголоски, порожденные зеленым туманом, скорее всего и Соль переживала что-то похожее, просто порядком усиленное. Она лгала напропалую и Огден знал почему, будь он на ее месте и в стороне быть было бы невыносимо, но он на своем и примерять иное не желает, только сильнее сжимает ее запястье, пока рядом взрывается горшок с растением и это ему тоже знакомо.

— А, если бы это была моя голова? — Огден обращается к ее слабостям, которые успел нащупать, которыми она так любезно поделилась. Если это для нее не аргумент, чтобы держаться от этого всего подальше, то иные Икарусу уже неизвестны, так что остается смиренно наблюдать как та взрывает пока что чужие головы и разносит все на своем пути, лишь существо образует натянутую тетиву, покуда очередное заклинание едва не касается жены.

Она ведь знает, что аппарации отнимают у него слишком много сил, знает, но все равно делает. Огден тяжело дышит, направляет палочку к входу в комнату, после чего уже к дыре в полу, притягивает к себе итальянца магией с первого этажа, после чего с размаху, благо расстояние от пола до потолка в доме приличное, заставляет того резко встретиться с поверхностью пола, едва различая за всем этим хруст костей, новый крик, прокатывающийся по помещению. Он переводит вопросительный взгляд на Сольвейг, вот уж ребенок явно не самая их серьезная проблема, пусть себе хоть обнадрывается, Огден лучше потратит силы на то, чтобы переместить отсюда жену. Но та снова ведет себя слишком странно, что заставляет думать, что у нее очередной приход, за которым последует очередной взрыв или крик или, что угодно, что Икарусу сейчас совсем не нужно.

— Оставь его, — он говорит громко, потому что в этот момент выбивает окно, осколки разлетаются по комнате, Огден едва успевает при помощи акцио притянуть к себе Соль, иначе бы она словила спиной массивный кусок стекла. Он кивает Бену, который уже заделывает окно, чтобы они успели уйти отсюда прежде, чем сюда посыплются вражеские заклинания — Оставь. Слышишь меня? — Икарус встряхивает легкое тельце девушки. Возможно, ее и ударить стоило бы, чтобы не думала о всякой чуши, чтобы выбить из ее головы туман, но нужно спешить, ему приходится прикладывать силу, чтобы сдвинуть ее с места, коснуться грязной ладонью щеки, чтобы увести ее взгляд от ребенка. Он почти рад, что не нужно аппарировать, вместо этого они пересекают длинный коридор, чтобы вбежать по деревянной лестнице вверх, которая начинает рассыпаться под ногами. Это возвращает его к вчерашнему дню, полному ужаса, когда пришлось вытаскивать Соль из пожирающей ее лестницы, сейчас же он сам едва не увязает, успевает коснуться ногами пола, пока Бен уже начинает падать. Огден делает резкий рывок, чтобы ухватить волшебника за запястья, закинуть его на, вроде бы, безопасный пол рядом с ним, из-за чего плечо снова напоминает о себе. О том, что ему нужно чуть больше времени, о том, что всем им нужно было куда больше времени, но этот ресурс только продолжает утекать сквозь пальцы, разворачивая перед ним лишь разрушения.

К ним на встречу выбегает очередной волшебник, целится в них, а они в него, когда Огден узнает в нем союзника. Икарус первым делом резким движением хватается за руку Сольвейг, чтобы та опустила палочку, он уже насмотрелся результатов ее магии. Им же приходится расступиться, так как знакомый волшебник выпускает заклинание им за спины, направляя массивный комод в итальянцы, который успел взобраться по лестницы, которая для него, вероятно, никакой особой опасности и не несла.

— Алан с другими успел аппарировать к Фальчетто. Дальше никого, — мужчина в темной мантии, опирается рукой о стену, чтобы дать себе отдышаться. Его руки испещрены порезами, волосы усеяны частицами стен, которые были взорваны, а правый глаз заплыл, по крайне мере он жив. Присутствие Миссис Огден среди них тот также не встречает радушием, бросает на нее быстрый взгляд, переводя его на Икаруса, как бы спрашивая «нахуя». Интересно успел ли Бен рассказать ему о том из-за чего все это началось. Огден надеется, что все же нет, — Барри, Сэм, Флем, Олав — мертвы. О других я не знаю, — говоря это он стирает с лица следы крови рукавом, — Бен, снимай чары, — тот знает, что это по части Бена, им нужно помочь Алану, основную массу здесь они уже зачистили.

Пока Бен занимается снятием чар, Огден слышит как в комнатах продолжают выбивать окна, как кругом слышится звук битого стекла. В одной из открытых комнат он замечает огонь, который, видимо, запустили вслед, чтобы не тратить силы, он лишь захлопывает дверь, чтобы дым не полз к ним слишком быстро, тратить силы и гасить его он не намерен, впереди очередная аппарация, которая ему слишком не по вкусу. Икарус вновь обращается к Сольвейг, пальцами снимает с ее макушки мелкие камешки.

— Соль, ты достаточно сделала, — он и сам не думал, что она может быть настолько полезна, но вовлекать ее в очередной виток боя ему не хотелось, как и не хотелось, чтобы она вовлекала себя сама, — но нас становится меньше и... — правильные ли это слова, — нам нужно быть мобильнее, чтобы закончить все это быстрее, — Икарус понимает, что далеко не факт, что все закончится так как ему хочется, вероятность настолько ничтожна, что Сольвейг жизненно необходимо отступить. Только за все то время, что они знают друг друга никто из них не готов был отступать, — Мы оба знаем, что все это из-за тебя, -  говорит уже тише, чтобы слышала только она. Он переходит со стадии на стадию, спускаясь как по лестнице. Возможно, стадия обвинений поможет ему, — ты меня тогда не послушала, послушай сейчас хотя бы, -  Огден впервые смотрит на нее с каким-то подобием мольбы, хотя и должен смотреть со злостью.

Бен уже зовет их, касается руки Огдена и второго волшебника и их снова встречают взрывы, которые, кажется потеряли всю звонкость, покуда уши вовсе перестали выходить из состояния заложенности. Они появляются близ огороженной территории, ограда которой в некоторых местах уже была вынесена толи огнем, толи каким-то иным взрывом. На их глазах из окна вылетает волшебник, разбивая голову о примыкающую асфальтированную дорогую. Это поместье еще больше предыдущего, Икарусу кажется, что оно вообще одно из самых больших, которые он когда либо видел, территорию опоясывали размашистые, лиственные деревья, закрывая нижние этажи от глаз прохожих, помимо деревьев в некоторых местах были развернуты клумбы со всевозможным набором цветов.

Если начать сомневаться, жалеть, разе не это ли путь в никуда? Оборачиваться, стоит только принять неверное решение, но Огден смотрит на решение под другим углом, не деля на черное и белое, деля на опыт и его отсутствие. Чувствует ли он вину за то, что в том самом подвале Сольвейг оказалось из-за его непомерных желаний, амбиций, заведших их в тупиковое состояние, из которого девушка все никак не может выбраться? Чувствует ли он, что нужно исправить беспорядок, который являет собой результат его идей -  вероятно, что нет. Икарус видит ситуацию прозрачнее, чем раньше, он платит бесценной монетой, но получает новый опыт, Икарус платит и, нехотя позволяет себе сжать пальцами монету, когда ее пытаются забрать из его рук. Он смотрит на нее с сожалением, пока она блестит в его руках, смотрит с сожалением на себя в отражении, кривит рот, в попытке обуять бурные чувства, кои хочется выбросить из окна, метнуть подобно снаряду, потому что все это тянет его на дно, в словах Мэтта определенна была правда. Только Икарус эту правду сглатывает, как горькую пилюлю, без которой сложно делать новый вздох.

Всего секунда, легкий оттенок сожаления от того, что Соль в этот раз не последовала за ним, не ухватилась за него, чтобы оказаться рядом. Всего секунда, чтобы согнуться, подавить рвотный позыв, сжать палочку и ринуться вслед за хорошо знакомыми волшебниками. Увернуться от двери, которая стремится сбить их с ног, покуда слетает с петель, несется мимо, опоясывая круг, масштабы которого известны лишь ей, чтобы вернуться на прежнее место, захлопываясь за их спинами. В него врезается неизвестное тело, которое Огден отбрасывает в сторону левитацией, глаза с трудом различают силуэты в темноте, он и не заметил, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, теперь задача становится еще сложнее. Благо кто-то неподалеку выпускает огонь, Икарус же превращает одного из итальянцев в камень, что выходит не до конца, так что тот мучительно вопит, пока его тело скукоживается, каменеет, сочится кровью. Пока тот превращается мужчина успевает отбить пару заклинаний, после чего левитирует кричащий камень в стоявшего за ним итальянца, пробивая тому череп, элементы которого осыпаются на мраморный пол, окрашивая его в красные оттенки. Ринувшись на помощь Бену, Огден упускает из виду заклинание, сбивающее его с ног, а попытавшись подняться обнаруживает острую боль в районе колена, приходится отбиваться сидя, изрыгая проклятья, которые должны хотя бы немного помочь отвлечься от боли. Но не помогают, он выкрикивает очередное заклинание, которое разрушает стену, чтобы освободить Бена, направляет остатки стены, каменным дождем в сторону противников, пропуская еще парочку в свою, одно из которых оставляет глубокой порез в районе шеи. Другое же, подобно быстрой карме, ответным камнем бьет по по запястья, ломает безымянный палец.

Голубые кристаллы на люстре переливаются от огня, то и дело вырывающегося из чужих палочек, это зрелище могло бы заворожить, но сейчас больше ужасает, особенно то как та срывается с места, то как боковое зрение мужчины улавливает знакомый силуэт, то как лицо искажается в ужасе. Она должна была спрятаться. Должна. Все чего он хочет — это, чтобы Сольвейг здесь сейчас не было, чтобы она была где-то возле своей семьи, потому что он ее уберечь не способен, пока все происходит только наоборот. Он говорил ее отцу о том, что их поместье быстро сравняется с землей, но не знал, что вместе с этим им придется ровнять с землей и чужие поместья, уничтожать целые семьи, все для того, чтобы продолжить уничтожать собственное жилище.

— Соль, нет, уходи! — все движения вокруг смазаны, он едва замечает, что у той из груди выступает кость, он пытается отбивать нападения, подтаскивает девушку ближе к себе. Он не может просто исчезнуть, не может оставить остальных разбираться с тем, что начал он сам. Икарус шел до последнего, был готов умереть сегодня, а теперь под его рукой, которая накрывает шею девушки, не зная как ей помочь, находится противоположное решение. Если ей проткнуло легкое, то долго она здесь не протянет, как, впрочем, и он сам, покуда в помещение становится все больше мертвых союзников, чем мертвых итальянцев. Огден выбирает ее, оправдывая себя тем, что все они уже так или иначе мертвы, он выбирает ее, коря себя за эту разрушительную привязанность, он выбирает ее, вместо себя, вместо своих замыслов и идеалов, которые рассыпаются, подобно стене за спиной, которую он разрушил. Они исчезают прежде, чем он успевает кивнуть, прежде, чем в них летит зеленая вспышка, Икарус крепче сжимает ее руку и этого достаточно для положительного ответа.   

Он обмякает на холодном полу, едва удерживаясь в сознании, сжимает девушку в одной руке, придерживая за спину, другой же пытается остановить кровь, которая сочится из ее груди. Переключается на ее лицо, стирая ладонью другую порцию крови с подбородка, но занятие кажется бесполезным, с каждой ее новой попыткой вздохнуть изо рта снова вырывается алая жидкость. Он никогда не думал, что способен на тот ужас, который его охватывает с каждой секундой только сильнее, он никогда не думал, что будет смотреть на Сольвейг и бояться ее потерять, все это какое-то бесконечное безумие в его жизни. Огден блуждает глазами по помещении, постепенно узнавая в нем гостиную Розье, значит где-то здесь есть домовики. Он кричит, не способный вспомнить ни одного имени их эльфов.

— Не пытайся говорить, — когда она пытается, то задыхается лишь сильнее, крови становится больше, — Сейчас...— его прерывает домовик, испуганно взирающий на картину, развернувшеюся в гостиной хозяев, едва к полу не прирастает. Шарп бы уже нависал над Соль, в попытке залечить ее раны, где он еще такого домовика найдет, — Приведи сюда лекарей, — рявкает Огден, смотря на того с ненавистью, ему никогда не нравились эльфы в их семье, сейчас не нравятся еще больше, — Быстрее! — он бы мог перенести Соль в больницу, но судя по всему той стало только хуже после их аппарации, Огден слышал, что в тяжелых случаях лучше не рисковать с трансгрессией иначе это может закончится очень плачевно. Он не хочет рисковать еще больше, достаточно того, что в любой момент и на этот дом могут напасть, но он надеется на то, что пока итальянцы заняты другими его товарищами, — Почему, ты никогда меня не слушаешь, — он прижимается лбом к ее лбу.

Сколько там прошло со дня их свадьбы? Пару недель, месяц? По ощущениям можно было бы решить, что прошла целая жизнь, прокатившаяся всем своим неподъёмным весом, на манер магловского танка, вспахивая землю гусеницами, не оставляя и частицы живого места. Огден делает прерывистый вдох, смотря как жене эта опция ныне недоступна, он делает вдох, а после выдыхает, буквально ощущая, как углерод скребется по стенкам его глотки, покуда окровавленные руки девушки скользят по его лицую. Он хотел бы ее успокоить, сказав, что все уже хорошо, что худшая из их проблем — это кровь, которая сочится из нее, что даже пятна временные трудности, но у него не поворачивается язык. Икарус, неспособный отвести от нее взгляд, со страхом наблюдает за тем, как ее лицо приобретает синеватые оттенки, как та издает булькающие звуки, говорящие о том, что легкие неспособны наполняться тем, чем требуется, вместо этого вбирая в себя губительное количество крови. Он едва замечает, что рядом с ними появляется Мистер Розье, переводит на него ничего не выражающий взгляд, слова его на время покинули, силы, впрочем, тоже стремились к нулю, но он сжимает ладонь Соль на своем лице изо всех сил, даже, если они последние.

А потом кто-то касается его плеча, окликает, но Огден не реагирует, ему говорят, что пришли помочь, но тот боится сделать лишнее движение, чтобы не сделать жене хуже, боится отпустить ее, тогда как весь день пытался сделать так, чтобы она была от него как можно дальше. Он провалил эту миссию, с треском, подобно треску, который ознаменовывает, что под ногами вот-вот разойдётся лед, а следом ледяная стихия цепкой хваткой начнет тянуть тебя на встречу костлявой. Он смотрит на лекарей с яростью, если бы Шарп еще был жив, Огден бы и пальца Сольвейг им не доверил, после их неудачной попытки вылечить ее зеленые пятна. Это, кажется, мелочью по сравнению с тем, что сейчас та стремительно забывала каков кислород на вкус, а что, если и здесь они потерпят неудачу? Метнет ли Розье в него авадой, стоит только девушке замереть, перестать пытаться хвататься ртом воздух? По правда говоря, ему похуй, плевать, если все будет именно так, потому что от вины бежать с каждой минутой все сложнее, она вцепляется ему в шею и распарывает кожу, Огден ощущает это физически, касаясь ровной раны ладонью, но не давая коснуться ее другим. Он выплескивает из себя ругательства в сторону лекарей, заряжает одному из них куда-то в район лица, он ждал их слишком долго, целую вечность, которая успела свести его с ума, он ждал их слишком долго, а теперь они говорят, что ему нужно оставить Соль одну. Если бы они не воспользовались левитацией, то Икарус бы, в порыве злости, успел бы отделать как минимум еще одного, несмотря на то, что стоял только на одной ноге, что ладонь, которую он сжимал в кулак, не обладала всеми преимуществами здоровых пальцев.

Огден кричит, когда лекарь работает с его ногой, из глаз едва не выступают слезы от боли, он одной рукой сжимает покрывало на кровати Сольвейг, скребя ногтями по ее жесткой ткани. Темные стены отпечатались в нем воспоминаниями о том, как они выжидали удачного момента, чтобы утащить Феликса из дома; потолок, с едва различимыми трещинами; массивное белоснежное окно, с которым ровнялся небрежно растущий дуб, бьющий ветками в стекло, когда его настигал ветер; крепкий комод, в венецианском стиле, с которого он же руками сносил все ненужные вещи, вроде: расчесок, духов, непонятных коробочек и таких же непонятных артефактов, чтобы заменить все это на восседающую на нем Сольвейг. Он мотает головой вслед этим воспоминаниям, не желая думать о них, желая только того, чтобы те лекари внизу сделали свою работу нормально, а не как обычно. Он мотает головой снова, когда ему говорят, что нужно поспать, пытается встать с кровати, чтобы спуститься к жене, но палочка лекаря все решает за него.

Ему кажется, что у лекаря с заклинанием ничего не вышло, раз уж он спустя секунду размыкает глаза, может, он просто смог побороть как-то заклинание? Потому и головы коснулась какая-то резкая боль. Только вот секунду назад рядом с ним не лежала Соль с закрытыми глазами, которая теперь хоть и с хрипом, но все же вбирает в себя воздух, кровь успели стереть только на лице, тогда как на коже и ладонях все еще покоились следы ее агонии, как и на его руках. Огден хочет протянуть к ней руку, но до него постепенно доходят голоса рядом, что позволяет ему осознать, что они тут не одни и до спокойного семейного воссоединения еще далеко. Икарус с трудом присаживается на кровати, поднимая глаза на Бена, но больше его  интересует Розье, который скрывается в дверном проеме. Он стягивает чью-то палочку с прикроватной тумбочки, сжимает ее крепко, хоть ни на какого и не направляя.

— Что, жалеете о своем решении Эдмунд? — он кричит тому вслед, насколько хватает голоса, который успел сесть после всего того количества криков, которые пришлось пережить за этот день. Шаги перестают удаляться, сменяясь на приближение, — Нравится вам такая дочь? — он выпускает свою ненависть на тех, кто подворачивается под руку, он винит во всем Розье, от начала и до конца. Он предупреждал, тот знал, за кого выдает свою дочь, но все равно не пожелал отступать. Огден ненавидит его всем сердцем, даже, если он давно почернело, после того количество убитых, которые полегли от его палочки. Сердце Эдмунда явно чернее и это рождает на лице Икаруса омерзение, пока внутри растёт желание направить на того палочку или просто ебнуть по морде, — Молчаливая. Так вы говорили? Любую женщину можно заткнуть? Я ее заткнул, вы довольны? О чем вы больше беспокоитесь о испачканном полу или о том почему он испачкан? — он переводит взгляд на Бена, не желая сейчас обсуждать какой он уебак, что сбежал, — Иди на хуй, Бен, — каждое слово как плевок. Огден опирается локтями о свои колени, сжимает голову в своих ладонях, — Я сделал, что должен, — выражение лица Бена меняется на непонимающее, хотя он и не ожидал услышать ничего внятного от Огдена, который, похоже, совсем уже ебнулся, — Мы.. — он хочется спросить удалось ли им победить итальянцев.

— Мы в пизде, Огден, — он морщится от боли в плече, которое сочится кровью, — Никого почти не осталось. Зато Сольвейг жива, да? — он прыскает имя, как яд, уверенный в том, что все беды от нее. — Эта ебнутая сука, — ему даже все равно, что неподалеку стоит отец этой самой суки, ему вообще сейчас на все плевать, всего пару минут назад он видел, как глаза Алана застыли навсегда, как другого его товарища разорвало на куски, один из них до сих пор покоится в его волосах. Он поворачивается спиной к Огдену, намереваясь уйти, — Твой дом, кстати разрушен, — говорит уже уходя.

Обязательно узнает, только вот Икарусу кажется, что сделать так, чтобы Розье пожалел почти невозможно. Что расскажи он прямо сейчас обо все том, что делали с его дочерью итальянцы и тот бы и бровью не повел, бросив очередной комментарий скудный на эмоции. Огдену хочется вскочить и встряхнуть его, помочь тому прозреть в своих решениях, помочь тому разглядеть, что все это обернулось чудовищной хуйней, которая калечит, причем вполне себе реально, обоих в этом браке. Он ощущает последствия кожей, когда проводит тыльной стороной ладони по подбородку, который покалывает от ссадин, покуда их задевает щетина; ощущает это в болезненном движении ноги, неровном дыхании Сольвейг и яростном взгляде Бена. Он ощущает это так явно, что даже странно, что ни одно из заклинаний не срывается с губ, чтобы настигнуть Мистера Розье, вместо этого Огден делает глубокий вдох, произнося себе под нос «пошел ты». Он сейчас не в состоянии выдержать очередной бой, в котором победа предрешена, слишком много проигрышей за один день

И касания Сольвейг его вовсе не успокаивают, запускают следующую цепочку раздражения, напоминая о том, что положила хуй на его просьбу. Именно так он это и помнит, он ее просил, сначала посылал, но потом даже голос на нее не повысил и пусть просьба была изрядно смешана с обвинениями. Так или иначе, она наплевала, вернулась, заставила его сделать выбор, заставила смотреть на то, как она задыхается. Он одергивает плечи, высвобождаясь из ее объятий, Огден вообще не уверен, что хочет ее сейчас видеть, хотя тот факт, что та жива и рождает где-то в глубине подобие умиротворения, но это подобие зарыто слишком глубоко, сейчас на поверхности теплится лишь недовольство происходящим, огненное, резкое. Он поворачивает на нее голову нехотя, на мгновение лицо перестает выражать какую либо эмоцию, тогда как мужчина усталым движением проводит по ней ладонью.

— Тебе стоит научиться закрывать рот, — он говорит это тихо, когда их оставляют одних. Он говорит это с неприязнью, думая о том, что с Беном он разберется позже, если, конечно, тот не разберется с ним после всего то. Огден и так отлично знает его отношения к Соль, только именно он был одним из тех, что помог вытащить ее из того подвала, именно он в первых рядах помогал Икарусу найти решение проблемы с итальянцами, а теперь он же получает в благодарность пожелания смерти от Миссис Огден. Ему не сразу удается подняться на ноги, правая нога дает о себе знать в виде пульсирующей боли в колене, но Икарус все же поднимается, опираясь о близлежащую тумбочку, -  Это очень сложно, понимаю, легче творить хуйню, - порой мужчина забывает, что жена младше его на целых десять лет, что та едва закончила школу и может не понимать каких-то банальных истин, которые приходят с возрастом. Вероятно, Огден в ее возрасте был не лучшим примером волшебника, возможно, он был еще более сумасбродным, но это сумасбродство ни на кого особо не влияло, по крайне мере ему ничто не мешало думать именно так, — отрывать головы, ловить заклинания грудью, посылать волшебников на хуй. Да? Это тебе нравится? — он говорит это громче, скорее рявкает, между тем проходя к комоду напротив кровати, опираясь на него одним локтем, другой же рукой, выуживая из кармана брюк коричневый портсигар.

Кажется, вещицу ему подарил дед на совершеннолетие, сказав, что это не просто портсигар, а настоящий артефакт, который открывается только его владельцу. Так и было, пока потихоньку выступающий узор на крышке не стал тускнеть, по мере того, как и магия начала выветриваться из этого самого артефакта. Все же с основной своей задачей вещица справлялась, потому Огден подцепляет пальцем табак, завернутый в темную бумажку, пропускает сигарету меж губ, а после поджигает ее огнем от палочки, которую теперь кладет на поверхность комода рядом с собой. Огден даже не задумывается о том, что стоило бы открыть окно или о том, куда он будет ссыпать пепел, он, делая глубокую затяжку, очерчивает взглядом Сольвейг, у которой грудь перемотана, а лицо испещрено мелкими порезами. Он выпускает дым вместе с остатками терпения, Икарус думал, что закурив успокоится.

— Ты тупая или ебнутая в конец? — он кричит, не думая о том, что находится в доме тестя, не думая о том, что девушка еще не пришла в себя до конца, не думая не о чем кроме ярости, рожденной страхом сегодняшнего дня, — Нахуя ты вернулась? Не хочешь рассказать папочке откуда у тебя пятна? Слышала? Он не жалеет, — усмехается, отводя взгляд куда-то в стену, — а я, блять, жалею, — трясет головой из сторону в сторону, будто пытаясь выбить из нее образ задыхающейся Сольвейг, который бы для него ничего не значил, если бы не ее папаша. Огден правой рукой с сигаретой, зажатой меж пальцев, касается обручального кольца, снимает его, вращает пальцами, наблюдая как то переливается под светом люстры, — Что это за хуйня была с ребёнком? — он до сих пор не понимает, это у нее очередной приступ был или что-то хуже.

Губ касается нервный смешок, потому что та возомнила себя спасителем, потому что пытается делать вид, что не пришла туда, чтобы выпустить свою месть прогуляться по длинным коридорам итальянских домов. Нет, она никогда не боялась причинить ему боль, потому что, если бы боялась, не вернулась бы, если бы боялась скрылась бы в самый первый раз, потому что лучше бы она разнесла на куски его голову, чем видеть как та едва цепляется за жизнь. Икарус, не оглядываясь делит на черное и белое, на любовь и ее отсутствие, на боль и благо, и последнего в этой комнате найти не удается.

— Если бы ты не пришла, у тебя бы не зияла дыра в груди, — он грустно усмехается, вскидывая руку в сторону девушки, — Иди на хуй с такой заботой, Сольвейг. Кидаешь мне в голову вазы, а потом делаешь вид, что тебе не похуй? Все у тебя там сходится, нигде, блять, не жмет? — Огден сейчас не думает, что его поступки отдают теми же оттенками, что уже спустя мгновение после того, как глаза пылают яростью, он хватает ту за запястья и забрасывает их себе за плечи. Что, когда посылает ту куда подальше, в глубине души желает, чтобы она не смела уходить, чтобы вопреки всему оставалась близ него, в попытке обуздать его гнев, а заодно и своей. Несмотря на все он знает чего хочет, и пытается это сохранить всеми возможными способами, Сольвейг же — необузданный шторм, влекущий своей дикостью, разрушающий все на своем пути, втягивающий в самый эпицентр. Огден уже не понимает, кто кого втягивает в пиздец, происходящий в их жизнях, подобно тому, как они позволяют друг другу слиться в комок ярости, разбавляемый необузданным влечением, так и этот самый пиздец начинает обезличиваться.

Что еще ему делать как не орать, не одну ли эту опцию она и его папаша ему оставили. Орать, как взбалмошная дама, как раненный медведь, разносить все на своем пути, потому что обратно некуда, потому что как и Эдмунд, его дочь считает, что вправе делать что-то в обход его желаниям. Он где-то оступился, что-то явно делал не так раз из жены не выходит слепить что-то молчаливое и податливое, раз ему больно смотреть на то, как она сдирает с себя кожу, а не зеленые пятна, как делает тяжелый вздох, морщится. Как и морщится он, передергивая плечами, впервые слыша от нее, что происходило в том подвале. Само собой он понимал, что так все и было, но, когда это срывается с ее губ, приходится сделать внеочередную затяжку, глубокую, так чтобы пробрало до самого основания, чтобы голова закружилась, в попытке выбросить картинку из головы. Но вместо этого лишь внутри неприятно скребет, как бы он сейчас ее не ненавидел, но представлять Соль в чужих руках невыносимо, так что пальцы больно впиваются в поверхность комода, а взгляд приходится отвести, чтобы вспыхнуть снова, когда она называет его мудаком.

— Правда? — он уворачивается от кольца, которое уже звонко скачет по полу. Свое же он успел надеть обратно, хотя стоило бы тоже метнуть в ответ, оно наделяло Соль какой-то непонятной властью, которая мешала Огдену выбросить ту из она, чтобы больше не оборачиваться на то жива ли его жена. Впрочем, едва ли дело было в кольце, но оно олицетворяло островок чего-то странно близкого, что мужчина не мог отпустить, потому лишь крепче сжимал кулак,  — Бедная девочка, хуево, наверное быть замужем за мудаком. А кто во всей этой истории ты? Все пытаешься что-то кому-то доказать, захлебываясь своей и чужой кровью? Ну и как? Легче дышится? — ему вот нет, как, очевидно и ей, судя по неровным движениям ее вздымающейся груди. Когда он не преисполнен злобой, и думает, что его брак еще не самый худший на свете, кажется, что нет во всей этой истории подлинных мудаков, что есть лишь решения иных людей, с которыми другим просто приходится жить, мириться или пытаться повернуть все себе в пользу.

Огдену почти показалось, что у них это получится, на какой-то недолгий отрезок времени, в котором Соль не кидалась в него предметами мебели, а он  не посылал ее на хуй, в котором ее кожа была чиста от зеленых пятен, а его разум не был осквернен животным страхом. Это длилось так недолго, что сейчас, кажется, что все их взаимодействие один сплошной замкнутый круг, в котором они скачут от ахуевших шлюх к мудакам и обратно. Потому он почти удивлен тому, что она не смогла убить ребенка, каждый раз, когда мужчина замечает в ней слабости, он находит это странным, будто одичавшее животное, вдруг проявляет признаки домашнего. Огден затягивается в последний раз, открывает окно, чтобы впустить немного холодного, сентябрьского воздуха, который начинает щекотать ноздри, выкидывает окурок, смотря как тот еле заметным огоньком спускается на землю. Он будто игнорирует ее слова, ждет дальнейших действий, после чего делает несколько шагов в ее сторону.

— Сьебать? Хочешь чтобы я сьебал? — на лице проявляется издевательская ухмылка. Похожие слова и он ей говорил примерно пару часов назад, а может и больше, этот день длится уже слишком долго, — Правда? А то что? Разве в нашем браке кто-то делает, как его просит другой? Я думал нам похуй, — он не двигается с места, смотря внимательно на девушку, — Уже хочешь взорвать мне голову или тебе дать палочку? — он прихватил с собой палочку, которую сам же оставил на комоде, сейчас он узнает в ней палочку жены, — Новая палочка настолько плохо слушалась, что ты добровольно согласилась на тот вечер? Или твой отец прав и тебя даже палочки слушаться не хотят? — Икарус делает еще шаг, приближаясь к девушке, едва не нависая над ней, раскрывая перед ней ладонь с палочкой, другой же ладонью отрывая от занятия по сковыриванию собственной кожи, резко одергивая ту за руку на себя, — Мне что связать тебя?

До появления Сольвейг в его жизни, со сделками все было ощутимо лучше, в этой жизни «до» никто не захлебывался в крови, по крайне мере никто настолько близкий ему. Он бы мог бесконечно перечислять все то, что было лучше, не замечая того, что было просто иначе и, может быть, даже хуже. Это легче, концентрироваться на темных пятнах, легче бросать на нее взгляд полный яда, пока он же пропитывает его слова, скользя через губы, влетая подобно стрелам в оппонента. Розье бы мог рассмеяться, если бы умел, не велика ли честь отмерять женщине место кого-то, кто способен быть тебе ровней. Огден бы тоже мог смеяться но вместо этого, нервно трет пальцами свои ладони, скатывая засохшую кровь жены в катышки, осыпающиеся на пол. Он бы мог много что, того, что не связано с нахождением в доме непрошенных родственников, как и не связано с ощущением разочарованности в самом себя, в том, что все закончилось вовсе не так как он хотел, началось не так. Должно быть, именно это его больше всего и злит, некая беспомощность, которой он успел пропитаться, покуда Сольвейг обмякала в руках, а где-то в другом месте уничтожались его союзники. Слабость, которая обволакивает его своими зелеными сетями, в цвет пятен девушки перед ним, заставляя задумываться явно не о том, заставляя останавливаться, предавая собственную сущность.

Он лишь ухмыляется, когда та выбирает неверный способ, чтобы его задеть, Огден знает почему он работает у дяди, знает каждый пункт, почему он полезен, и жалость там и рядом не валялась. Ни к чему ее в чем-то разубеждать, как будто она и так не считает его жалким уебком, у которого все идет через пизду с момента их помолвки, он бы и сам едва ли составил иное мнение о себе. Только повернуть все спять не выходит, не выходит даже желания свои развернуть в ином направлении, чтобы оттолкнуть Сольвейг на прежнее расстояние, меж которым не было никаких прикосновений, только искры из глаз, да стол, летящий мимо.

— Лучше, — отрезает он. В тот раз он явно прогадал с шлюхой, по итогу заимев ее домашнюю версию, которую теперь приходится удерживать от само вредительства. С этим неплохо справлялся Шарп, вырубая ту всякими зельями, теми самыми, которые ныне покоятся под руинами их дома, возможно, самое время ей выпить очередное. Икарус мог бы держать ее крепче, но думает о том, что может сделать ей больно, что дернись она сильнее и зажившие места на теле перестанут быть таковыми, а переживать еще один приход лекарей он не намерен, — Было бы полезно для разнообразия, чтобы ты сама боялась умереть, — он придвигается чуть ближе к ее лицу, — ты, блять, нихуя не бессмертная, Розье, — хотя та, судя по всему всецело отрицает сей факт, то и дело прогуливаясь по краю пропасти, — понимаешь? — Огден чуть встряхивает, но, как и в первую их встречу, не замечает в глазах никакого такого понимания. Он на мгновение даже теряется, когда та высмеивает его страх потерять ее, сжимает челюсть крепче, выплевывая слова едва ли не в ее губы, приближаясь предельно близко, — Хочешь, чтобы я горевал? Не выйдет, Сольвейг, я уступаю тебе эту привилегию, надеюсь, ты, в случае чего готова быть вдовой, потому что в следующий раз, — а он уверен в его неизбежности, — к твоему заточению я подойду гораздо обстоятельнее. Папочку твоего подключу, например, — Огден чуть отшатывается от девушки, когда та направляет на него палочку, хотя и уверенный, что та ничего криминального и не предпримет.

Икарус позволяет себе наглую улыбку одной стороной лица, которая ничего общего, впрочем, с радостью не имеет, больше ему грустно. Может, и пусть бы сейчас та запустила в него вон ту тумбочку у кровати, крепость которой не вызывала не малейшего сомнения. Он бы сейчас не против проваляться пару часов без сознания, но вместо этого лицо девушки заставляет Огдена напрячься, смахнуть со своего всякий намек на усмешку, взглянуть на нее с нескрываемой тревогой. Снова оказаться рядом, сжимать ее запястья, пытаясь напомнить, что он рядом, все еще рядом, несмотря на всю ненависть и крики, несмотря на сказанное и недосказанное.

— Соль, — Огден сжимает ее лицо двумя ладонями, пока глаза девушки смотрят куда-то сквозь него, будто его здесь никогда и не было, — Соль, — говорит громче, пока та не начинает смотреть на него как будто бы осознанно, касаясь его лица. Он выдыхает, думая, что видеть все это невыносимо, он выдыхает, когда его притягивают ближе, чтобы сделать тяжелый вдох, касаясь носом волос девушки, прижимая ту к себе с отчаянной необходимостью. Злость отступает, когда он видит ее такой, когда вина все же отстукивает где-то на периферии сознания, когда, кажется, что чувствовать ее дыхание рядом с собой важнее, чем кричать о ненависти, — Хорошо, — он кивает на ее просьбу, касается ладонью щеки, соскальзывая на грудную клетку, где должна была покоится рана, — Я достану все необходимые зелья, — без, которых, как временного варианта им точно не обойтись, — Просто будь в стороне, хорошо? — он смотрит на свои ладони, показывает одну из них девушке, чтобы та полюбовалась следами засохшей крови на ней, — Этого не должно повторится, — даже, если она пообещает не лезть на рожон, сможет ли он в это поверить, — Вторую жену я уже не переживу, поэтому оторви мне голову прежде, чем решишь поиграть в героя, — он усмехается грустно, — Я разберусь с ребенком, — правда не так кардинально, как это планировала сделать Сольвейг, детоубийством Огден никогда не увлекался, — кажется, есть какое-то общество, куда подкидывают таких вот мелких ублюдков.