Смешно думать, что, если бы его жену не запихнули на десять дней в трудно проветриваемое и безоконное помещение, в котором та наглоталась всякого рода дряни, все бы могло быть совсем иначе. В минуты просветления она почти ничего, когда сидит на диване, уставившись на свои ноги, испещренные теперь уже не только пятнами, но и еще и ранами, которые сама же и создает. Икарус в это время поднимается по лестнице, смотрит на нее с беспокойством, но виду не подает, чаще всего их взаимодействия не заканчивается ничем хорошим, в последний раз она, наконец, попала в него очередной новой вазой, которую Шарп только-только поставил на стол у камина, когда решил, что пары дней затишья достаточно для того, чтобы начать восстанавливать в доме баланс в хрупких предметах. Огдену это стоило рассеченной кожи на предплечье, стремительно капающей крови на ковер, которую домовику пришлось отмывать в три захода. Мужчина старается не трогать волшебницу лишний раз, даже тогда, когда, кажется, что сейчас самое время, он даже немного побаивается ее, совершенно не понимая, что та выкинет в следующее мгновение, вместе с тем опасаясь того, что та и сама не понимает до конца себя, что все те последствия от заточения проросли в нее слишком крепко. Он бы и хотел, чтобы это можно было снять одним движением руки, примерно также как стягивать с нее футболку, но как и футболка — это лишь что-то поверхностное, потому что следом все обрывается, как и в их взаимодействие, тесности которого все время что-то мешает.

Огден отвлекает себя от происходящего тем, что обсуждает со своими людьми план мести, прикрывая все это довольно рациональной целью, которая и привела их всех в эту точку. Между тем, реализует свой озвученный план итальянцу, то и дело переламывая тому кости, пока его крик доносится до комнат в доме, в эти минуты он не думает о том, что это слышит Соль, о том, что у той это может вызывать неприятный ассоциации связанный с голосом этого макаронника. Он переживает все это по своему, хотя и делает вид, что переживать здесь нечего, только, когда тот каждую ночь засыпает в одной и той же комнате и просит домовика следить за девушкой, чтобы он принимала все, что нужно, чтобы не выбросилась в окно, чтобы не располосовала себе все тело. Он и сам не замечает всего того, что делает, чтобы оберечь девушку, все еще пребывая в перманентном состоянии боя, будто Икарус вовсе не вытащил ее оттуда, очевидна, большая ее часть все еще находится в той клетке и сделать с этим он ничего не может. Он может только думать, планировать, очевидно, резкие решения больше допускать нельзя, опрометчивые тоже. Огден пытается найти как можно больше союзников, тех, кто также недоволен итальянцами, кто пострадал от них. Порой хочется просто сорваться с места и самому найти Фольчетто, в те моменты, когда Шарп кладет его жену на кровать, потому что ту приходится снова накачать безмерным количеством зелий, чтобы она перестала пытаться содрать с себя куски кожи.

Ему не нравится то, что та продолжает выбираться на задания, в таком состоянии от нее мало толку, временами он думает, а не закинуть ли ее в подвал к итальянцу, чтобы не нарывалась, чтобы ее не разъебал кто-нибудь, пока она ловил очередное безумие. Но там девушка хотя бы напоминала себя, имела какую-то цель, так что временами им было почти весело, когда очередной член орден попадал им в руки или опускал свои руки навечно. Он стискивает руку Соль чуть ниже плеча, когда та в очередной раз порывается прогуляться из дома, ему, кажется, что сейчас не лучший момент, учитывая то, что часом ранее Икарус едва не придушил ее, когда та сначала стянула с него штаны, а уже через минуту швырнула в стену. Хотя хорошего времени практически не бывает, должно быть, Миссис Огден  думает также, так как просто аппарирует, а ему ничего не остается как последовать вслед за ней, в очередной раз чертыхаясь, что нужно приходить в себя после перемещения.

Он вдыхает носом свежий аромат скошенный травы и чего-то похожего на виноград, на мгновение это даже отодвигает всю хуйню за день. Поместье, около которого они появляются сплошь усыпано плющом, тот прорастает практически между каждым кирпичом, а поверх него на нижнем этаже вьется темный виноград, рост которого, видимо, поддерживается магией, так как слишком уж холодно, чтобы тот рос сам по себе. Огден прислушивается, и ему вдруг кажется, что оттуда доносится какой-то чужестранный язык, причем такой, который он слышал и не раз. Он переводит взгляд на Сольвейг. Похоже, он здесь был, когда искал со своими приятелями всех причастных к Фальчетто.

— Какого хуя мы здесь делаем? — Огден берет ее за плечи, склоняется к ее лицу, — Мы туда не пойдем, ты меня поняла? — с этими словами он указывает пальцем на поместье, — Это никакое не задание, так ведь? Что ты удумала? Шарпу нужно было впихнуть в тебя больше зелий, — качает головой, вместе с тем вглядываясь в поместье, наблюдая за силуэтами, которые видны в окнах. Как будто он сам не хочет разъебать их, но кто-то из них двоих должен думать трезво, иначе все станет еще хуевее, чем сейчас.

Только ему кажется, что уже становится, потому что как-то незаметно его ноги начало обвивать что-то крепкое, правда замечать Огден это начал только, тогда, когда это что-то коснулось его бедер. Плющ, который еще минуту назад обвивал дом, теперь же стремительно полз в сторону Огденов, обвивая их ноги железной хваткой, мелкие ветки уже не были похожи на ветки, а скорее на железные шипы, которые начинали прорывать штанины.

Отмотать время еще на пару месяцев назад, а то и меньше и Икарус сам бы дал ей пинка в сторону массивного поместья, с удовольствием бы кинул ее тушкой прямо в них, используя ту на манер отвлекающего маневра, пока те пытаются разобраться, что за девка влетела в их окно. Это могло бы быть весело, могло бы рождать азарт, вместо этого Огден хочет уйти, хочет, чтобы волшебница перед ним перестала выкидывать нихуя не приятные сюрпризы, теперь попытки содрать с себя кожу кажутся куда менее опасными, чем вот такие вот вылазки, которые контролировать куда сложнее, которые дают той куда более реальную возможность разьебаться насмерть. И эта мысль не встречает в нем никаких положительных эмоций, больше не встречает.

— Нет, не пойдешь, — говорит приказательным тоном, крепче сжимает плечи, впиваясь пальцами в кости, — Ты вообще больше никуда не пойдешь. Мне надоело, что ты пытаешься сдохнуть, посмотрим как у тебя это получится на привязи, — кажется, больше с желанием запереть ее где-нибудь медлить нельзя, даже, если у той это будет вызывать неприятные воспоминания, если все плохое снова всплывет. По крайне мере Икарусу будет спокойнее, он сможет думать только о том, чтобы разобраться с итальянцами, потому что мысли о том, что его жена не в себе, что каждый день на ее теле появляется новая рана, мешают другим нормальным, взвешенным мыслям. Мешают пересекать свои молниеносные желания, инициативу которых, впрочем, перехватила Сольвейг. Возможно, рано или поздно он бы и сам оказался здесь, минуя, все те планы и стратегии, но лучше все же поздно.

— Пока ты делаешь все, чтобы их стало еще больше, — как будто ему самому нравится все то, что теперь происходит в их жизни, в его жизни. К браку, которого Икарус вообще никогда не желал добавляются все эти склянки, истерики жены, которых могло бы быть немного меньше, не будь всех тех последствий после ее тесного взаимодействия с итальяшками. Порой ему кажется, что для них ничего нормального не предусмотрено, и это будто именно то, что позволяет Огдену видеть в Сольвейг кого-то близкого не только из-за вынужденного родства.

Он пытается аппарировать вместе с девушкой, но ничего не происходит, вместо этого ветки только агрессивнее ползут от ног к голове. Огден не успевает достать палочку, карман зажимает новой веткой, а шипы слишком острые, кажется, ранят даже на расстоянии, стоит только поднести к ним палец, но он все равно пытается их сдернуть с себя, а замечая, что с Соль происходит что-то смежное переключается на ее ветки, успевая сорвать лишь одну, которая тут же становится еще агрессивнее, порождая из себя новые три, которые тянуться в сторону девушки. Это было бы странно, если бы итальянцы не попытались защитить себя после всего того, что сделали, хотя Икарус все же думал, что те мало воспринимают всерьез угрозу от него, а выходит, что это вовсе не так. Впору загордиться, тому, что тебя всерьез опасаются, настолько всерьез, что в какой-то момент становится тяжело дышать, а руки прижимает к туловищу, так что он обречен заваливаться на бок и наблюдать на то, как из его жены сочится кровь, в тех местах, где ее прокалывают шипы. Боль смешивается со злостью, потому что ничего бы этого не было, если бы она держала себя в руках или бы он держал ее, теперь же их держат итальянцы своим плющом, какой глупый ход.

Пожалуй, именно из-за боли ему кажется, что их выплевывает земля, ведь на самом деле такого быть не может, какая-то уж слишком мудреная магия, да и, если заглотнула, могла бы там их и оставить, зачем оставлять им шанс на что либо. За это время, похоже, на небе успело наступить затмение, хотя ночью такого, вроде бы, быть не может, но разве Икарус об этом знал хоть что-то.

— С тобой, блять, что-то не так, — он не слушает ее, хватает за руку, снова пытается аппарировать — снова провал. Достает палочку, пытаясь призывать свою метлу — ничего, зажечь свет — ничего, стереть грязь со своего ботинка — неизменного ничего. Огдену все это не нравится все больше и больше, он переводит взгляд на девушку, — У тебя тоже была кровь, — он касается ее шеи, на которой только что были мелкие дыры от шипов. Икарус готов поклясться, что они там были, а сейчас ее кожа чище, чем когда либо, на ней и зеленых пятен нет, что заставляет всерьез обеспокоится, — Твои пятна пропали, — и это пиздец как странно.

Он прищуривается, чтобы вглядеться в дом, который и вправду был в другом месте, выглядит он точно также, хотя у Икаруса не фотографическая память, чтобы помнить все в мельчайших деталях. Ему кажется, что он ощущает запах, схожий с тем, который стоял в помещении, где была заключена Сольвейг, хотя внимания на это особого не обращает. Он осматривается по сторонам, где-то вдалеке звучит резкий хлопок, вместе с которым исчезает небольшой синеватый дом. Хлопки звучат громче по мере того, как исчезают дома, которые ближе к ним. Но и исчезают они не просто, а довольно эффектно, разлетаясь в щепки, самые крупные из которых зависают в воздухе, как вечное напоминание о том, что здесь что-то было. Пару таких щепок долетают и до них, потому Огден хватает девушку за руку, они отступают в сторону поместья итальяшек, ему почему-то кажется, что оно единственное, которое не взорвется, почему и сам не знает. Поэтому тащит Соль к нему. В окнах уже не горит свет, оттуда и голоса не доносятся, он кажется совершенно пустым, возможно, они успели отключиться, а те успели сбежать. Входная дверь оказывается не заперта, она, как и зачастую рот его жены, все никак не может захлопнуться до конца, то открывается, то закрывается и так без передышки, хотя и замирает в открытом состоянии на мгновение, когда Огдены проходят внутрь.

— Попробуй поколдовать. Кажется, из нас как-то высосали волшебство, — он не отпускает ее руку, вглядывается в помещение, которое окрашено красным цветом, льющимся из окон. Где-то рядом звучит, кажется, знакомый голос, после чего Огден чувствует как земля уходит из под ног, потому что кто-то сбивает его. Нет, он не мог выжить, тот итальянец, которого он убил, когда они пришли за Сольвейг точно должен быть мертв, тогда почему он говорит где-то поблизости.

— Всех, — сухо отвечает Огден. В том то и дело, что они убили всех, от этого где-то внутри зарождается страх, а еще больше растет непонимание происходящего. Мог быть у того итальяшки близнец, который звучит точно также, а теперь просто мстит за своего родственника? Если бы не странность происходящего вокруг, то этот вариант был бы самым реальным, но о реальности речи не шло. Когда комната наполнена красным светом, который рожден заслоненным солнцем, когда на улице разрывает дома непонятно из-за чего, когда ладонь загребает вековой слой пыли, хотя еще совсем недавно здесь лилась музыка, обсуждения, люди, очевидно, изрядно топтали этот пол. Пока Огден лежит на этом самом полу, боковым зрением он замечает раскрытое окно неподалеку, вглядываясь в него, он, вдруг, замечает, что никакого затмения там нет, солнце такое как обычно, только светит не желтым цветом, а красным, почти кровавым, будто его окатили из ветра какой-то алой жидкостью, которая теперь разливается по всему небу.

Со временем глаза начинают привыкать к тем оттенкам, которые здесь царят, темнота становится все светлее, возможно даже на самом деле, так что приходится жмуриться. Поднимаясь, он пару раз пригибается, потому что слышит, как кто-то рядом рассекает воздух, ему кажется, что в него должен прилететь кулак, но ничего такого не прилетает, он ощущает только нахождение Сольвейг рядом с собой. Он ее больше не сжимает, думая, что лучше держать руки не занятыми, только они у него и есть, на палочку надежды нет. Он и на жену не особо надеется, думая, что, если она до этого не была в себе, то сейчас и подавно. Казалось бы куда дальше, есть ли предел всей той ненормальности, которая захлестывает их с каждый разом все сильнее, но пока их только сбили с ног. А что, если они просто споткнулись, в конце концов этот дом им не знаком. Наверное, им стоит подождать какое-то время, когда их магия вернется, когда солнце обретет привычный оттенок, когда сердце перестанет колотиться, заходясь от страха. Икарус почти слышит сердце Сольвейг, биение которого звучит в унисон с его, он бы и хотел уйти отсюда подальше, но пока не понимает где это дальше и, что с ними на самом деле происходит.

Он уже жалеет о том, что они решают изучить этот дом, теперь приходится помогать Соль вытащить ногу из пасти лестницы, проворности которой можно было бы позавидовать. То и дело рядом с ними звучат какие-то шаги, голос угрожающе раздается не только по дому, но, кажется, и по всей улице. Понемногу Икарус даже начинает понимать то, о чем он говорит, что-то о мести и смерти, о том, что им не убежать, особенно Сольвейг, которая теперь принадлежит им. Огден рывком тянет девушку на себя, думает, что нужно уходить из этого дома, который теперь кажется еще опаснее, чем улица. Они переждут время под кроной какого-нибудь широченного дерева, которое он видел неподалеку, или просто полежат на земле, прикрывшись одной из огромных щепок, чтобы в них не попадали другие щепки, ведь за окном все еще раздаются хлопки. Вместо этого Икарусу приходится следовать за девушкой, которая уже бежит к коридору, он не может ее здесь оставить, а остановить не получается, он хватает рукой воздух, думая, что под ним должно быть ее плечо.

— Стой, — но дверь уже захлопывается. Огден пытается ее открыть, но та не поддается, будто прирастает к полу, он бьет по ней кулаками, налегает всем весом, ударяется с разбегу. Дверь даже не скрипит, полностью игнорирует, что на нее пытаются как-то воздействовать, а потом снова раздается хлопок и та распахивается сама собой, пока за его спиной уже другая дверь срастается с полом. Ему начинает казаться, что здесь есть какая-то закономерность, но постись ее он не спешит, потому что спешит вломиться в помещение, в котором исчезла его жена.

Он слышит голос Соль, но ее саму не видит, повсюду стоит шум, крик девушки сливается с хлопками и с итальянскими ругательствами. Огден метается по помещению, влетает в паутину, которая повисла на одном из дверных проемов, которые почему-то не обременены дверьми, а там, где двери есть нет никакой возможности их открыть. В какой-то момент пол становится слишком скользким, чтобы на нем устоять и мужчина падает, изрядно выругавшись. Из окон начинает завывать ветер, чем больше он завывает тем холоднее становится, ладонь ощущает весь холод через касания пола, это похоже на лед, который тает под этими самыми ладонями. Лежа, он замечает на потолке какой-то движение, похоже оттуда и доносятся голоса, видит Соль, которую кто-то держит. Этот кто-то скрывается в тени, которой и быть не должно по всем правилам физики, учитывая, как ярко в помещении. Огден силится подняться на ноги, но получается только на четвереньки, он замечает где-то в углу кусок зеркала, подползает к нему, подлавливает лучи солнца таким образом, чтобы попасть в такого, кто ползает на потолке вместе с девушкой. На какое-то, едва ощутимое мгновение, зрение успевает словить обезображенный образ итальянца, которого Огден убил, он не успевает ужаснуться этому зрелищу, потому что следом тот загорается, вероятно, от того луча, который был на него направлен. Икарусу не удается словить Соль, которая падает, стоит только ее мучителю разомкнуть хватку, теперь он поглощен сгоранием, кричит, а голос его все сильнее искажается, будто плавиться, слова растягиваются, капая на пол рядом с ним. Прожигая этот самый пол насквозь.

— Вы будете гореть, — тянет голос, эхом прокатывающийся по дому, — Как горели мои братья, — снова хлопок, в дом снаружи впивается большая щепка. Итальянец, капающий как воск с горящей свечи, сползает с потолка по стенами, заставляя те гореть зеленым пламенем, примерно такого же цвета, как были пятна на руках Сольвейг, — Тик-так, тик-так, тик-так,  — он все повторяет это как завороженный, постоянно посматривает в окно, на солнце, которое отражается в его глазах. Там и глазниц нет, только красное зарево.

Огден сжимает волшебницу за талию, отступает, пока есть куда отступать, пытается кидать в недочеловека какие-то ошметки с пола, пустую бутылку, которая катится под ноги, какую-то железку. Он крепко держит в руках стекло, думая, что хотя бы им, если что сможет проткнуть плавленного итальянца.

Теперь его же оружие оборачивается против них, как иронично, такой вот иронии в его жизни в последнее время слишком много. Эта ирония стекает по щеке Соль, окрашивает ее одежду, он прилагает усилия, чтобы подтянуть стекло на себя, но его крепко держат за руку. В месте соприкосновения жжет, будто сам огонь пляшет на коже, там выступают волдыри, уже начиная лопаться, пока Икарус с ужасом наблюдает как щека девушки расходится под неизбежностью остроты стекла. Слова, растекающегося существа, заставляют его пятится еще сильнее, пока Сольвейг, наконец не отталкивает того от них, видимо, совершенно не думая о последствиях. Огден не понимает как работает эта их связь, почему чудище горит, а девушка нет, при том, что стекло оказывает на них примерно одинаковый эффект, может в нем все дело.

Но приходится отступать как можно скорее, никаких лишних мыслей, только те, которые могут помочь отсюда выбраться, знать бы еще откуда. Ведь на дом это походит все меньше, по крайне мере внутри, Огден никогда не видел в домах таких бесконечных коридоров, этот коридор простирался на много километров, так что глаза уже не были способны разглядеть есть ли там вообще максимальная точка, или это все какая-то замкнутая цепь, пожирающая себя. Огонь полностью пожирает его мантию, которую приходится сбросить, но сбрасывать уже и нечего, та оседает пеплом на деревянный пол, стоит ему только коснуться. Он оглядывает девушку, думая, что той должно достаться больше, если на ней и мантии даже не было, но все выглядит примерно также, как до того как они зашли в дверь, которая теперь потерялась в сотне других, только жар еще обдает спины, будто для огня здесь время двигается медленне, чем для людей. Икарус вертит головой, пытаясь понять, откуда они вышли, замечает как какие-то двери снова срастаются с полом и стенами, пока очередной хлопок не позволяет им распахнуть одну из них.

Он сразу узнает помещение, хотя и не понимаю, как они могут здесь быть. Это место долгое время являлось ему во снах, пока он думал, как скоро китайцы доберутся до него. Икарус делает пару шагов внутрь, знакомые запахи все больше бьют в нос, он отмахивается от них, не замечает как по всему помещению расходится зеленоватый туман, оседающий на пол. Этот туман рождает фигуры у знакомой стены, Огден сначала позволяет себе ухмыльнуться, когда думает, что хорошо знает, что будет дальше.

— Нет! — это «дальше» заставляет его вскрикнуть, резко притянуть к себе Сольвейг, чтобы задрать ее голову, взглянуть, что на ее шее нет никаких следов, таких же, как у той девушки, которая только что скатилась на пол. Те слова плавленого итальянца застыли в нем, если уж тот нанес ей травму через себя, то, вполне логично ожидать, что перерезанная шея передастся с одной Сольвейг на другую. Но ничего похожего он не видит, только следы крови от раны на щеке, которая, за то время, что они здесь находятся, кажется, успела порядком затянуться.

— Разве можно быть в чьей-то голове? — Огден не слышал о такой магии, но он никогда не слышал и о таких вот искаженным путешествиях во времени. Как будто кто-то заливает в них переработанные воспоминания, но ведь итальянец не был воспоминанием он был всего лишь мертвецом, который сейчас должен лежать где-то под землей. Он и хочет сказать Соль, что ничего такого не сделает, но в этот момент на него обращает внимание другой Икарус, у которого все руки в крови, у которого глаза горят зеленым. Он тащит уже мертвую девушку за ногу, лицо его искажается в злостной улыбке, как у человека, который до крупицы познал все то зло, что он творит и противится ему не намерен.

— Ты ведь этого хочешь, Икарус. Что с тобой? Ты забыл, что из-за нее убили Мэта? Помнишь его? Помнишь, как его мать плакала у тебя на плече и просила вернуть своего мальчика. Ты еще можешь его спасти, — настоящий Огден переводит взгляд на девушку, которую держит ненастоящий, сейчас ее лицо меняется на лицо Мэтта, у которого тоже рана была на шее, хотя и менее ровная. Мэтт хнычет совсем как маленький мальчик, зовет свою маму, тянется руками к Соль, а ненастоящий Огден уже замахивается телом и закидывает его в кучу, которая до этого момента казалось всего лишь очередной тенью. На самом же деле это была куча из тел Сольвейг, каждая из которых была убита по своему. Пока Икарус пытается осознать сказанное ему, мотает головой, потому что ничего подобного не хочет, сцена начинает повторятся, снова пальцы сжимают горло, снова Соль пытается вырваться, только теперь раздается хруст, ее шея надламывается, глаза закатываются, тело оседает на пол, а позже летит в кучу. Стоит только трупу коснуться кучи, и все сначала: нож в сердце, авада кедавра, голова размозженная о стену...

В какой-то момент Огден уже не может выносить этого зрелища, отворачивается, едва сдерживая подступающую тошноту, все это не может быть реальным, но выглядит именно таковым, это как сон, в который искренне веришь, пока находишься в нем. Никакой иной реальности и не существует, пока ты находишься в царстве Морфия. А потом вдруг начинает раздаваться хор, состоящий из одного и того же голоса — голоса Сольвейг. Куча звучит как единый организм, начинает гореть тем самым зеленым огнем.

— Вот что с тобой будет смотри, — ни один рот Сольвейг в этой куче не двигается, звук идет откуда-то из груди, глаза каждой из них смотрят на настоящую Сольвейг, а может даже глубже, потому что внутри них только темнота, вперемешку с зеленым туманом, — Смотри, Сольвейг. Смотри! Ты никому не нужна ни отцу, ни мужу, ни брату. Все будут рады твоей смерти, Огден уже пытался и попытается снова. Ты умрешь как жалкая Миссис Огден, — Икарус хочет все это остановить, перестать видеть как умирает одна за другой Розье, пытается спрятать настоящую волшебницу за своей спиной, но пошевелится не получается, его двойник то появляется рядом с ним, то исчезает, указывая пальцем на его жену. Смеясь над его слабостью, над тем, что Огден не может покончить с той, что тянет его на дно, мешает вести дела, так как нужно, без каких либо оглядок.

У него нет ответа на ее вопросы, как и на свои. У него вообще не получается думать, потому что Огдена то и дело окатывает страхом, будто кто-то выливает на него помои, настолько мерзким он кажется, настолько неуместным. Он сковывает, учащает дыхание, хотя больше его все же сковывает какая-то невидимая сила, которой здесь все пропитано. Огден пытается не слушать, пытается сдвинуться с места, пытается вымолвить хотя бы слово, но все слова забирает его ненастоящий клон, высасывает из него то, то, что томиться на задворках сознание, усиленное не меньше, чем в десять раз. Он никогда не думал о том, чтобы всерьез убить Сольвейг, максимум покалечить, но то, что разворачивается перед ними не идет не в какое сравнение с тем, что когда-то вертелось в его голове. К этому не хочется возвращаться, потому что на самом деле девушка ему дорога, на самом деле ему непереносимо видеть, как он же своими руками кормит ее смертью, ложка за ложкой, за Мэта, за летящий стол в него, за брак, в котором какое-то время он ее винил. За все.

Голос настоящей Соль не удается разобрать за ворохом других голосов, не удается вычленить какой из них реальный, тот, что говорит не слушать или тот, что призывает к действиям. А кости все продолжают хрустеть, когда ссыпаются в общую кучу, она становится все больше, ненастоящий Огден действует все быстрее, как какой-нибудь комбайн, расправляется со своими жертвами с остервенением, то и дело возвращаясь к нему, появляясь в разных местах. Теперь нависает над ним под потолком, смотрит своим поглощающим взглядом, Икарусу, кажется, что в какой-то момент он перестает чувствовать руки и ноги, они будто в полете, смотрит на себя со стороны, но уже с другой стороны, с потолка. Он будто меняется телами с тем, который уже весь искупался в крови девушки, его перекидывает в другой конец зала, он пытается бежать туда, где только что был, где была рядом его жена, но стоит ему только оказаться в метре от них, как его отбрасывает обратно.

— Ты нужна мне, Соль, — он пытается перекричать хор голосов всех Сольвейг в зале, кроме одной. Не знает зачем, но думает, что ей это нужно знать, сейчас или никогда. Это никогда ощущается ближе, чем хотелось бы, — Ты не нужна мне, Соль, — через секунду повторяет другой Икарус, которые занял его место, смотрит на девушку с насмешкой, улыбается самым наглым образом, на который только способен, — Я не ненавижу тебя, — больше не ненавидит, особенно сейчас, когда в очередной раз пересекает помещение, в очередной раз оказывается в начальной точке, когда клон снова перевирает его слова, — Я ненавижу тебя, наглая сука, — тот ненастоящей касается настоящей Сольвейг, берет ее за талию, а настоящий Икарус мечется по сторонам, не зная как предотвратить то, что случилось с остальными волшебницами в этом месте.

Эту задачу решает один из клонов Розье, хотя Икарус и сам уже путается, кто здесь клон. А что, если и он не настоящий, ведь его тело окутывает шлейф зеленой дымки, кажется эта дымка его и останавливает, которая превращается в непробиваемую стену, стоит ему только попытаться пересечь не пересекаемый рубеж. Тот Огден протыкает девушку, непонятно откуда взявшимся стеклом, оно проходит насквозь, мужчина вытаскивает его из ее спины, проводит пальцем по окровавленной поверхности, этим же пальцем начерчивает кровавую линию на лбу настоящей Сольвейг. С легкостью отбрасывает в кучу обмякшее тело, вместо этого устремляя свое внимание к еще живой жертве, венец его коллекции, в его глазах можно прочитать какой из вариантов будет следующий, следующий и последний. Настоящий Огден в это время кричит, пытается привлечь к себе внимание того другого, но ему все равно, будто они здесь только вдвоем клон Икаруса и Сольвейг. А потом какая-то из девушек ударяет его стулом по спине, смеется, пока он заваливается на пол. Ее рот должен бы образовывать улыбку, но вместо этого образует букву о, из которой льется смех, из которой льется зеленый туман, который отвлекает его оттого, что теперь уже по нему бьют столом, но уже с другой стороны, уже другая Соль. Следующая и вовсе вдавливает ладонью в его грудь осколки от хрустальной вазы. Икарус жмурится, кричит от боли, пытается дотянуться до ноги, стоящей рядом девушки, подтянуть ее к себе, свалить с ног, но все, что выходит это вертеться из стороны в сторону, пока над ним нависает все больше волшебниц, каждая из которых наступает на него ногой, пытаясь вдавить его в пол.

Когда дышать становится уже почти невозможно, а лицо Сольвейг отпечатывается в голове чем-то ужасным, Икарус понимает, что нависает над одной из них, держит ее за бедра так крепко, что пальцы начинают болеть. Бьет ту головой о железное изголовье, пока из нее не начинает сочиться кровь, но та все улыбается ему прямо в лицо.

— Постарайся еще, милый, ну же, — она плюет кровью прямо ему в лицо, — Ты же хочешь, чтобы хотя бы один Розье поплатился за твои неудачи? Мертвую жену любить гораздо легче. Чтобы сказал Мэтт, если бы узнал, что ты влюбился в шлюху? — девушка цокает языком, качает головой.

— Заткнись, блять. Заткнись! — для этого он делает все, еще пару раз о изголовье, потом о стену, по которой теперь стекают капли крови, чтобы та, наконец, замолчала, Икарус знает, что она поддельная. Ее тушку загребают итальянцы, стоящие неподалеку, разрывают на куски, как стая гиен, только вместо того, чтобы есть полученные куски, они ими обмазываются, как псины, валяющиеся в падали. Огден этого не замечает, зато замечает еще одну Соль в углу, бросается к ней, не желая ждать, когда та, чтобы-нибудь выкинет, когда прижмет его к полу и выбьет весь воздух из легких.

— Хочешь мне что-то сказать? — он отбрасывает ее в сторону кровати, пока хватает разрывает ворот кофты, — Мэтт бы был пиздец как недоволен, только ничего бы этого не было бы, если бы он не полез тебя спасать, — сжимает ее горло, ожидая, что та снова скажет ему что-то интересное, высматривает на ней намеки на зеленый туман, — Ты ничего не знаешь сранный двойник, — трясет ее, — Где ты Сольвейг? — мотает головой по сторонам, но только итальянцы в углу, забавляющееся с кусками почившей волшебницы. Переходит на крик, — Ты нужна мне, поняла? Слышишь меня? — бьет девушку головой о стену, — Это давно перестало быть просто сделкой, — делает паузу, смыкает челюсть, чтобы произнести слова, — Блять. Я люблю тебя. Как тебе такое зеленый туман? — смыкает сильнее ладонь на горле, смотря прямо в ее глаза.

— Уебок, вот кто ты для нее, — говорит голос рядом. Огден на него оборачивается, но там ничего нет кроме темноты, окутывающей помещение, как и тогда , когда он пришел сюда за Сольвейг. Сейчас же он занимается прямо противоположным ее спасению, давит на ее горло, думая, что тогда ей будет труднее говорить весь тот пиздеж, к которому их то и дело возвращает это место. Голос его подначивает, играет с ним, указывает на другую девушку в углу, Икарус переводит взгляд с одной на другую, теперь еще и третья материализуется прямо под рукой. Хватка слабеет, чтобы заехать той, что рядом локтем прямо в живот, но для нее это не более, чем движение воздуха, она только смеется над ним, чем злит еще больше.

Как понять, кто из них реальный, если все непохоже на правду, та, что спрашивает его про то настоящий ли он давится слезами, а Огден никогда не видел, чтобы Соль плакала. Может Шарп и рассказывал, что она умеет, но ему девушка свои слабости старалась не показываться, неужто сжатой шеи хватило, чтобы выдавить из нее эмоции слабости.

— Где не было? Не играй со мной, — все слова их версий в какой-то момент смешиваются в одно, так что Огден уже и не понимает о чем именно его спрашивают, — Я настоящий, — хотя уверенности ни в чем нет, — А вот ты нет, — выплевывает слова прямо ей в лицо, склоняясь ниже и ниже, — Пытаешься вызвать жалость? Нужно было думать об этом, когда втаптывала меня в пол со своими подружками, — еще чуть-чуть и шее стоило бы надломиться под его натиском, но та девушка, что говорила сбоку от него, начинала въедаться в сознание слишком крепко, звучала как его собственный голос, его мысли. Все же у него не получается совершить задуманное, он вдруг замечает на щеке Соль порез, кажется, такой был только у настоящей, но разве есть то, что нельзя подделать, в остальном то они одинаковые. Он, боясь, что ошибется, почти покорно позволяет другой Сольвейг отнять его руки, даже не замечая, что где-то рядом блестит стекло, схватить его Огден не успевает, да и не понимает хочет ли. Ему почти интересно, что будет в этот раз, он почти не борется с желанием, которое в него старательно вкладывают, возможно, ему и вправду будет лучше без нее.

Только едва стекло коснулось шеи девушки, как все начало темнеть, кровать пропала, как и пропали все версии Сольвейг, перед ним снова возник Мэтт, только живой, еще без каких-то порезов. С широкой улыбкой, которая говорила о том, что все у этой парня хорошо, что есть поводы для радости. Только уголки его губ уже через мгновение начали ползти вниз, глаза расширятся в праведном гневе, подпитываемым зеленым туманом. Он все наступает на Икаруса, все ближе и ближе, хотя понятие «ближе» будто и не существует в том месте, где они сейчас находятся, какая-то сплошная пустота, чернота, проникающая в щели между чернотой, текущая, как медленная река.

— Ты ничего не понял, да? — Мэтт этим очень опечален, — Она же с самого начала была заодно с итальянцами и с китайцами тоже. Ты помнишь откуда взялся этот Чжао? — но Икарус не может вспомнить, помнит только, что знакомый знакомых свел их с ним, — Конечно, ты не помнишь. Тебе не кажется странным, что ее отец так хорошо его знает? Не видишь связи? — качает головой, — Икарус, подумай, ты можешь потерять гораздо больше, чем одного друга. Сколько ты уже потерял денег из-за нее?

— Мы все это вернем обратно.

— Что ты вернешь? Уважение? Да она распугает всех твоих клиентов своим мерзким языком, — Мэтт кладет невесомую руку ему на плечо, — Разве кто-нибудь когда-нибудь мог избежать наказания Чжао? Подумай, подумай, подумай, — повторяет голос, раздаваясь эхом, — Все ведь так просто, ты позволил себя обвести вокруг пальца.

— Зачем ей все это? — он позволяет себе задуматься о словах друга, хотя все еще пытается отогнать дурные мысли.

— Ты же сам говоришь, что она ебнутая. Это игра, она наиграется и сбросит тебя в пасть твоим врагам. Уже сбросила. Где ты по-твоему?

— Не знаю, — он зажмуривается пытаясь разобраться в этом вопросе, но Мэтт снова его зовет, трясет его плечи, он смотрит перед собой, но друга здесь нет, тогда что происходит.

В следующую секунду он уже обнаруживает себя на полу, усыпанным сеном, пытается прийти в себя, приподнимается, когда Соль уже бросается ему на шею. Он уже не понимает, что чувствует на ее счет, слова о том, что он ее любят, кажутся такими далекими, такими нереальными, особенно после всего того, что ему сказал Мэтт. Если все это какая-то ебнутая игра, то, выходит, девушка добилась своего, она сделала из него жалкую версию, которая готова простить ей все что угодно, лишь бы она оставалась с ним. От этого на душе мерзко, от самого себя, будто он последний идиот, которого так легко заставить поверить в какой-то бред.

— Ты ведь могла отговорить отца? — он отодвигает ее от себя, болезненно держа за плечи, — Но никого и не нужно было отговаривать, так? Это все ты. Итальянцы ведь ничего с тобой не делали? Все, чтобы разрушить мою жизнь. Да, Сольвейг? — Огден потряхивает ее, даже не замечая, что здесь есть кто-то еще. Постепенно начинает казаться, что главная опасность именно в девушке, уже точно не в стеклах, которые она то и дело разбивает.

Он отходит вместе с ней в сторону, ради интереса, чтобы увидеть, что будет дальше. А когда новый итальянец пытается разрубить девушку пополам, подсознание в нем противится тому, что должно случится, даже, если все это какая-то жестокая игра, он не может потерять ее так. Правильнее будет, если Огден убьет ее сам, но пока он не готов, пока сранные чувства еще жалят его как какие-нибудь ядовитые растения, которых не стоит касаться, вот и ему не стоило касаться Сольвейг, но вместо этого он прижимает девушку к себе, выставляет руку вперед, так чтобы остановить осколок, но он проходит сквозь его руку, а потом сквозь волшебницу, осыпается осколками прямо им под ноги.

— Зачем? — Огден все еще не отпускает ее, нужно отпустись, но руки не размыкаются, — Почему ты такая ебнутая? — он все крепче ее сжимает, даже не замечая, что уже может делать больно, — Где мы вообще? — он слишком легко начинает верить в то, что говорит ему Мэтт. Сложнее было бы поверить во что-то иное, ему всегда казалось слишком странным, что ее роль всего лишь роль жертвы, которая ничего не решают, и которая должна идти куда скажут. Это не вязалось со всем эти ахуевшим образом, а теперь пазл вдруг сошелся.

Только вот стены в сарае начали расходится, отрываться кусок за куском, а сено вырываться с пола, засасываться в дыры, которые образовывались. Огден чувствует что один из пучков движется прямо под его ботинком, желаемый вырваться на свободу, мужчине остается только вопросительно наблюдать за тем, как все рассыпается, как улетает в неизвестном направлении, пока под ними не проваливается пол и они не начинают лететь в неизвестном направлении. Через какое-то время под спиной начинает ощущаться что-то твердое, а по телу расходится боль будто его жалит сотня ос, Огден на каких-то рефлексах, начинает бить себя, чтобы сбросить всех этих насекомых, но вместо этого нащупывает только плющ, который отрывает себя без каких либо сложностей. Он замечает рядом лежащую Соль, сдергивает растения и с нее, видит, как из отверстий, которые оставляют шипы, вытекают мелкие струйки крови.

— Соль, — он касается ее щеки ладонью, сейчас он хочет только того, чтобы она пришла в себя. Огден не понимает всего-то того, что с ними случилось, но уверен, что все дело в плюще. Волшебники в доме, в которой они еще недавно зашли, продолжали веселиться, будто ничего и не происходило, вероятно, все это было только для них, — Соль, ты меня слышишь? — Икарус сгребает девушку, сидя на коленях, обхватывает руками, прижимая ее голову к своей груди. Гладит ее волосы, ему страшно, что она не проснется, он уже смотрит на дом с нескрываемой ненавистью, достает палочку на всякий случай, в любой момент готовый напасть, — Ты снова играешь со мной? — все произошедшее уже не кажется таким уж реальным, но те мысли слишком крепко засели в его голову.

Понемногу туман начинает рассеиваться, втягиваться в ветки, которые он оставляет на земле. Все становиться четче, голоса отступают, хотя и оставляют неизгладимый след. Мысль о том, что его обманывают не дает ему покоя, но сейчас она не находят под собой твердой почвы, это мягкая, вспаханная земля, в которую легко провалиться, но Икарус все пытается вынырнуть. В чем она виновата так это в том, что они оказались здесь, Огден обводит взглядом местность, все точно также, как было до того момента, как их засосало в эту непонятную круговерть из странных событий. Зеленые луга, время от времени мигающий фонарь позади них, длинные дорожки, усеянные виноградниками, уходящими за горизонт. Он выпускает девушку из своих рук, в глубине себя боясь того, что может с ней сделать. Эта злость вьет из него веревки, капает на мозг, сдавливает голову изнутри, так что ему не удается подняться на ноги. Икарус сгибается к земле, сжимая ладонями голову.

— Я не знаю, — он крутит головой, — Все эти голоса. Мэтт говорил, что ты пытаешься подставить меня, что все, что ты говоришь ложь, — но Мэтта ведь нет, а мертвецы еще не научились восставать из мертвых. Икарус все силится восстановить события в своей голове, вспомнить то, что похоже на ложь. Вспомнить как Соль растерянно смотрела на него, когда поняла, что им от друг друга никуда не деться; как рассказывала про свое детство; как говорила, что лучше бы он сдох и тогда бы ей не пришлось становится его женой. В этом всем были хорошие моменты, которые как будто бы стерли, чтобы Огден видел все лишь с одной стороны. Сейчас же стертое проявляется, бьет по вискам, — Я уже ничего не понимаю, Соль. Эта хуйня, она въелась в меня, понимаешь? — он бьет себя ладонью по голове, в попытке выбить оттуда лишнее, — Мне кажется, что если тебя не убить, то мне конец. Почему так? Почему ты говоришь, что ненавидишь меня, а потом сама приходишь ко мне? — это кажется нелогичным, но будто сам он не поступает с ней в похожей манере.

Огден наблюдает за тем, как она сжимает палочку, направляет в его сторону, видит в ее глазах отчаянье, которое передается и ему. Ему просто хочется, чтобы кто-то разуверил его в том, что вьется внутри него. Он не хочет с ней бороться, на самом деле у него и сил то на это нет, Икарус с трудом поднимает руку, чтобы перевести палочку с дома, на девушку, это больше какое-то машинальное движение, которое и себе то сложно объяснить. Неизвестно, что за заклинание вырвется из его палочки, на губах теплится что-то смертельное, но внутри все сопротивляется, пытается привести сознание в привычное состояние, в то состояние, которое позволяло мужчине говорить о том, что он любит Соль. Теперь нет уверенности в том, что эта любовь его не погубит, что сейчас прямо из того дома, что искрится огнями за спиной девушки не вырвутся итальянцы и не разорвут его в клочья, пока Сольвейг будет надрываться от смеха, наблюдая за тем, как свершается задуманное.

— Твои пятна, — сначала он замечает за своем запястье пару мелких пятен, которые удается разглядеть только потому что, свет фонаря бьет прямо в это место. Потом он переводит взгляд на руку девушки, все отметины возвращаются на свое место, только теперь цвет становится еще ярче, видимо, подписавшись зеленым туманом, — Что ты видела в том подвале? — он начинает думать, что с той происходило что-то похожее, разве что, помимо плюща Огденов сегодня никто не трогал, по крайне мере Икарусу хочется так думать. Он  хочет приблизиться к ней, но опасается того, что та пустит в ход свою палочку, — Опусти палочку, Сольвейг. Опусти, это я, — после появления пятен на его руках, ему вдруг стало легче. Стало легче выловить из памяти ложные слова, но он всего лишь раз побывал в этом тумане, что же тогда творилось в голове девушки, — Мне уже лучше, видишь? — он, хоть и с трудом, но поднимается на ноги, пытается изобразить на своем лице подобие улыбки, но выходит только напряженность. Делает пару шагов по направлению к ней, предварительно выкинув палочку на землю, чтобы она не думала, что он все еще хочет ее убить, — Успокойся. Я уже здесь, — он и сам давно хотел бы оказаться дома, нет, он бы хотел не выбираться из него сегодняшней ночью. Пусть Соль бы снова крушила их дома, после чего домовик напоил бы ее нужными зельями, чтобы та крепко спала, а Икарусу бы оставалось только наблюдать как ее грудь медленно вздымается, накрытая взбитым одеялом. Ему горько видеть ее такой, как бы он не хотел раньше, чтобы она боялась его, сейчас ему это не нужно, — Дай мне руку, мы уйдем отсюда, — он постарается аппарировать, им это необходимо, не только потому что они оба измотаны, а потому что находится здесь опасно. Пока на них напал только плющ, следующими могут быть вполне реальные итальянцы, которые не остановятся на рассыпающихся стеклах.

Огден уже тянет к ней ладонь, когда девушка взрывается, он резко отступает, вытянув перед собой руки, как бы успокаивая ее. Он не успевает среагировать на происходящее, это сильнее, быстрее его. Ребенок, выбежавший из того самого дома решает, что касаться напуганной Сольвейг хорошая идея, винить его не в чем, вряд ли тот думает о чем-то более серьезном, чем игры. Никто бы в его возрасте не думал, только этому не повезло оказаться сегодня здесь рядом с Огденами, как и не повезло самим Огденам, только у них голова еще на месте, а голова ребенка подкатывает к ногам Икаруса. Он замирает, смотрит на это зрелище с еще большим отчаяньем, трет лицо ладонями, пока на него смотрят стеклянные глаза ребенка. Это полный пиздец.

— Это война, — теперь все планы точно пошли по пизде. Он успевает схватить палочку с земли, прежде, чем вдалеке подает голос какая-то женщина, кажется, та ищет своего ребенка, — Если что расскажи обо всем Бену, -  Икарус подлетает к Соль, тянет ее на себя, когда замечает, что в них уже начинают лететь заклинания, — Поняла меня? Это поможет разъебать итальяшек, -  даже сейчас, когда вот-вот из дома посыплются остальные итальянцы и им, вероятно, настанет пиздец, Икарус все думает о мести, после того, что они пережили благодаря плющу, эти мысли невозможно отогнать, даже опасность смерти ничто. Чтобы не случилось они должны получить свое.

Одно из заклинаний все же успевает зацепить Огдлена, так что следом он отлетает в дерево, что сопровождается звуком глухого удара. Ему то всего-то нужно было убить эту женщину, чтобы выиграть немного времени, чтобы успеть собрать своих людей, чтобы наложить с десяток защитных заклинаний на их дома, или чтобы кто-то другой успел их наложить. Теперь же он пытается прийти в себя, пока перед глазами плывет тот самый дом, обвитый треклятым плющом.

Если бы, да кабы, куда ближе, чем могло показаться. Пару неверных движений и их головы присоединятся к голове итальянского мальчишки. Огден не хотел бы такого конца, он вообще довольно редко задумывается о конце, если, конечно, не брать в расчет тот, что покоится за его ширинкой. Нет, размышления о смерти не находят в нем интереса, лучше думать о том, что делать с жизнью, которая пока еще покоится в его руках, сжимается кулаками, которые в данный момент не так уж сложно разомкнуть. Он чувствует боль где-то в районе грудной клетки, пытается вздохнуть, но получается не сразу, будто из него выбили весь воздух, а новый впустить не получается. Вспоминается, как еще совсем недавно в том, не совсем реальном мире ровно туда же давило множество версий Сольвейг. Икарус ощущает грубо скошенную траву, которая пробирается в нос, прилипает к лицу, переворачивается на спину, чтобы иметь хоть какой-то обзор. Он слышит как приближаются голоса, пытается нащупать палочку возле себя, думая, что давно пора освоить невербальную магию, учитывая как легко потерять главный инструмент для защиты и нападения. Сейчас бы хотя бы защититься, все позиции в этом бою успешно просраны, благодаря его жене. Он и туманом ее не особо оправдывает, потому что той и до него хватало порывистости, бестолковости. Не то, что он сильно дальше ушел от этого, просто теперь ему есть, что терять, а ей, вероятно, на все возможные потери похуй, это должно бы расстроить Икаруса, учитывая все сказанное сегодня, но важнее сейчас все же найти палочку.

Повисшая тишина дает ему возможность немного прийти в себя, нащупать все-таки палочку примерно в метре от себя, подняться на ноги, оглядеться, обнаружить тьму, разбавляемую лишь светом из окон дома. Выстоять против такого количества противников, кажется, невозможным, даже не видя сколько их, Икарус слышал то количество изрыгаемых заклинаний, которые летели тут и там с разных сторон. Так или иначе итальянцев больше, чем их, а еще они убили их ребенка, а значит будут биться насмерть, он уверен. Огден не хочет отступать, не хочет, чтобы те думали, что он идиот, который пришел сюда совершить семейный суицид. Только его желания сегодня явно не учитываются. Ему удается отправить пару заклинаний туда, где по его мнению находится противник, отразить некоторые из тех, что летят в них, но все же пропустив, те, что теперь отдаются усиленной головной болью, покуда приходится то и дело знакомиться с землей ближе.

— Нам нужно уходить, — но в них уже летит очередной заклинание, от которого приходится бежать, потому что Огден не успевает придумать куда именно перенестись. Очевидно, в их доме не безопасно, как и везде, да и разве может он быть уверен в их навыках выслеживания? Сейчас бы вспомнить как много он умеет для защиты того, что можно назвать своим убежищем. Пару заклинаний и только, которые легко пробить, стоит только в игру вступить хотя бы немного способному волшебнику, тех способностей, что сейчас направлены на них хватает сполна.

Он слышит как где-то рядом падает Сольвейг, он пытается ее высмотреть, но трава застилает все пространство, режет руки, покачивается в так ветру, будто ничего такого здесь и не происходит, для природы это так и есть. Им бы сейчас слиться с этой природой, но Икарусу уже прилетает в плечо, он падает навзничь.

— Соль, — ему, кажется, что где-то поблизости раздается ее голос, Огден ползет в сторону этого голоса, предварительно, сделав рывок, превозмогая боль в плече, чтобы наслать огонь на дом. Когда он это делает, над строением повисает пламенная пасть, которая тут же захлопывается, поглощая весь дома. Пламя пляшет слишком быстро, что дает Икарусу небольшую фору для того, чтобы нащупать волшебницу и аппарировать с ней.

Они появляются в темном помещение, пахнет здесь затхло, никакого намека на жизнь, никакого намека на свет, только и видно, что летающих сверчков через щель в доме. Огден борется с тем, чтобы не выпустить из себя то, что было обедом в сегодняшнем дне, он кажется уже таким далеком, как будто был не меньше, чем неделю назад. Все сегодняшние события и не могли бы уместиться во что-то меньшее, но все же уменьшались. Подниматься все еще тяжело, в плече раздается острая боль, о которой он пытается не думать, отвлекает себя тем, что зажигает на конце палочки свет, которые помогает увидеть все плачевное состояние комнаты, в которой они появились. Давно слезшие обои, покоившиеся уже больше на полу, чем на стенах; обугленные потолки; деревянный комод, облюбленный термитами, дерева там уже меньше, чем всяких железяк; и пыль, всюду пыль, куда на взглянешь. Огден же смотрит на Соль, касается ее ноги, на которой расходится синева, если бы он был врачом, то сказал бы, что это вывих, но он в этом смыслил слишком мало.

— Мы в детстве играли в этом доме с сестрой и кузеном. Я не знал куда еще идти, — он садится перед ней, ухмыляется грустно, — Нам придется здесь побыть какое-то время. Сильно болит? — Огден совершенно не знает, что дальше делать, все его планы разрушены. Он думает, что нападать легче, чем защищаться, особенно, когда не знаешь откуда прилетит. Они еще не были готовы к такому, а теперь все в опасности и все из-за его жены. Икарус касается пальцами ее лица, на котором виднеются те самые пятна. Ему бы ненавидеть ее пуще прежнего, но он слишком устал сегодня от этого чувства, — Так что ты видела в том подвале? — может, больше у них и не будет возможности это обсудить, да и что им еще делать. Но, все же что-то делать стоило, как минимум зализывать раны, как максимум предупредить остальных, — Шарп, — рядом с ними появляется домовик, шарит своими большими глазами по помещению, а когда замещает Огденов на полу охает, — Шарп, скажи... — задумывается, — Нет, перенеси сюда Бена, — все же магию домовиков отследить куда сложнее, чем обычную, возможно, им удастся остаться незамеченными.

Домовик тут же повинуется, кивнув головой, исчезает, а уже через минуту появляется с волшебником, о появлении которого Огден и просил. Бен смотрит на них вопросительно, не понимая, что могло его сюда привести.

— Что случилось?

— Ничего хорошего, Бен. Одна хуйня как обычно. Ты знал, как итальянцы защищают свои дома? Сранный плющ, не знаю, чем они его заколдовали, но вставляет он получше нашей дряни. Пока мы сидим в своих бумажках, составляем планы, они развлекаются со своей зеленушкой, — именно так они окрестили то, чем накачали Сольвейг, — Мы теряли время, а они им пользовались. Наложи защиту на свой дом, скажи семье, чтобы спрятались. Больше ждать нельзя. Война началась и лучше нам напасть в ответ, а не ожидать их заявлений, — он не уточняет, что войну развязала его жена, ни к чему всем об этом знать.

На самом деле он бы хотел знать про все ее подвалы, не только потому что его это волновало в рамках того, что там переживала Сольвейг, а еще и для того, чтобы немного больше понять о том, как действует это самое вещество итальянцев. Пока он не понимает способно ли оно только играть с памятью или воображать в голове волшебника что угодно, после того, что он увидел сегодня, вероятно, находиться с девушкой было куда опаснее, чем ему казалось, как и оставлять ее одну. Он слушает ее внимательно, отрицательно мотает головой, получается она не слышала всего того, что он говорил или в ее память въелась только ложь. Огден касается ее ладони, сжимает в своей руке, он смотрит на нее иначе, чем обычно, с какой-то грустью, потому что иначе смотреть не выходит, учитывая весь рассказ. Сколько он там пробыл? Минуту или час? Он и сам не знает, а для Соль это, выходит, не в первой и это ужасает.

-  Да. Это все неправда, Соль, — он придвигается ближе к ней, — Вернее, не совсем все. Ты правда многое портишь, но остальное ложь. Я пытался тебе это сказать, но я запутался во всех твоих версиях. В какой-то момент я думал, что действительно могу тебя убить, — грустно усмехается, — Я и раньше думал, что могу, я сам тебе это говорил. Но это тоже ложь, я не могу, даже там в этом ебучем тумане не смог. Ты или твоя версия сказали, что я слаб, — снова усмехается, — Наверное, это правда, — поднимает глаза к потолку, — Потому тебя украли, потому что эти уебки попали в мою слабость. А я думал, что ее нет. Это забавно, правда? — но больше все же печально. Печально то, до него все это дошло окончательно только после всех этих событий, потребовалось перенести весь этот пиздец, чтобы понять, что для него значит Сольвейг. Выходит, Мистеру Розье достаточно было позаимствовать у итальянцев их наркотик и все бы пошло как по маслу, после того как Икарус, перед тем как разделить с девушкой всю жизнь, разделил бы пару-тройку крайне хуевых событий. По крайне мере они бы были нереальными, а сейчас все даже слишком реально.

Слишком реальна вся опасность, которой они подвергли всех, кто входит в ближний круг Огдена. Он бы очень хотел, чтобы все было иначе, но цепочка была запущена итальянцами, именно они накачали его жену не пойми чем, а Икарус должен был потратить больше ресурсов на то, чтобы ее удержать, защитить, но он был слишком увлечен своими планами, казалось, нет ничего важнее всех тех планов, которые теперь можно просто выкинуть, потому что остается только стихийность.

— Даже не спрашивай. Мы оказались там нечаянно, — версия звучит не очень убедительно, но Огден не хочет говорить, что все это из-за Сольвейг. Ему не нужно, чтобы Бен сейчас задавал ей лишние вопросы или винил в чем-то, сейчас нужно действовать как можно быстрее, виноватых они найдут позже, по крайне мере те из них, кто останется в живых, — Я потом тебе все объясню. Слушай, этот их наркотик он полностью выводит из строя, похоже, они умеют скрещивать его и память. Если повезет, вещество можно использовать и против них. Начните с того места, которое мы считали их производством, — Икарус думает, что этим можно убить двух зайцев: отобрать у итальянцев их оружие и атаковать им же их. Он качает головой, ему нет смысла уходить отсюда, в таком состоянии он никому ничем не поможет, — Я пережду ночь здесь. Залижу раны, прости, Бен, пока я бесполезен, у меня какая-то хуйня с плечом и даже на аппарацию сил нет, — он и говорит это через силу, старается не делать лишних движений, дабы боль не отдавалась в висках. Сжимает ладонь Соль, которую она вкладывает в его, кивает на ее вопрос, где ему еще быть.

— У тебя тоже пятна? — мужчина наводит светящуюся палочку на Икаруса, потом на Сольвейг, следом гасит свет и тяжело вздыхает. Скорее утверждение, чем вопрос, — Надеюсь, еще увидимся, — напряженно говорит Бен, прежде чем аппарировать в свой дом.

Взгляд Икаруса замирает на том месте, где только что стоял приятель, он не знает, что будет дальше, даже полноценное участие в этом принять не может, только сидеть и ждать, когда все его существо хотя бы немного придет в норму. Его хотя бы немного радует, что Шарп  вроде как залечил ногу Сольвейг, не просто же так она так кричала. Этот ее крик за сегодня уже отпечатался в нем какой-то несмываемой печатью, которая, вероятно, будет возвращаться к нему снова и снова, в минуты, когда Огден не будет знать, что она, где она. Весь этот день отзывается ломотой в теле, помимо той боли, что разъедает его плечо. Он сползает на пол по стенке, к которой подходит, чтобы поднять палочку, которую оставил там, прежде, чем появился Бен. Сил стоять совсем не остается, он чувствует как Шарп разрывает на его плече рубашку, видит как тот грустно покачивает головой, говоря, что это какое-то неприятное проклятье и ему потребуется время, чтобы сварить зелье. Огден кивает, еле заметно улыбается, только проклятья ему сейчас и не хватало.

— Никуда ты не пойдешь, — он говорит тихо, жестом подзывает девушку к себе. Вспоминает, что она говорила про пятна, прежде, чем появился Бен, — Я думал мне показалось, — в полутьме их разглядеть сложнее, — Похуй, — он опускает руку, не желая смотреть на результаты тесного общения с зеленым туманом, -  Я тоже видел, как ты умирала раз за разом, Соль. Поэтому ты никуда не пойдешь. Наверное, этого они и хотят, чтобы я сдался. Тыкают меня носом в то, что прицел на тебе, — Огден так измотан, что говорит все, что приходит на ум, обычно он себе такого с Соль не позволяет. Обычно большинство из разговоров сводятся вовсе не к разговорам, а к ругани, сейчас на это совсем нет сил, он совершенно не думает о том, что находится здесь из-за нее, — А я всего-то хотел иметь чуть больше, чем было, амбиции это же хорошо, так? А тут ты и твой папаша взяли меня за яйца, — это почти смешно, он усмехается, — И все начало разваливаться. А я только и думаю о том... — он запинается, смеется грустно, — что могу тебя потерять. Я правда уебок, да, Соль? Из-за тебя сейчас такой пиздец начнется, а я думаю о какой-то хуйне, — трет ладонями лицо, будто это как-то изменит его мысли, — Я ведь предупреждал твоего отца, что ничего хорошего из этого брака не выйдет. У меня ведь был шанс соскочить. Мерлин, какая же хуйня, — Огден притягивает девушку, прижимает к себе здоровой рукой, морщась от лишних движений, которые причиняют ему боль, — Зелья приглушают воспоминания? В тот первый раз, когда тебя украли со свадьбы ты тоже блуждала в подобии воспоминаний?