В доме Пруэттов нынче только призраки, шторы вздымаются лишь от легкого дуновения ветра, вырывающегося из окна. Фабиан вздрагивает, бросает взгляд в ту сторону, по обычаю, ожидая там увидеть Джози, которая вновь запуталась в ткани и ищет выход из этого сложносочиненного лабиринта. Фабиан вздрагивает снова, когда шум с улицы заставляет его распахнуть глаза, думает, что его окликают, но окликают кого-то другого, а он обнаруживает себя на диване, с поджатыми ногами, потому что в полный рост расположиться не выходит. Кажется, он не заходил в спальню с тех самых пор, как Сири решила «временно» пожить у своих родителей, это временно тянется уже месяц, может даже больше или меньше, так или иначе ему это кажется вечностью, выхода из которой он не видит, хотя сам себе в этом и не признается. Да, в этом доме нынче лишь призраки, облаченные в человеческие тела, по правде говоря, всего лишь один, даже тот, что умер здесь не составляет Фабу компанию. Он смотрит на пятно от крови на полу, выведением которого так и не решился заняться, потому что занимался как будто бы более интересным занятием, упивался своей виной, болью. И все это по замкнутому кругу, боль, которую он не смеет чувствовать вытекает в вину, вина, которая разъедает его похлеще самой концентрированной кислоты, и вновь обратно. Где-то там Сири, думает он, где-то там ей легче, так он надеется, если ей легче, значит так нужно. Только кулак вновь падает на поверхность стола, брови сводятся к переносице, вискИ сводит от нехватки сна, пока он же налегает на то вИски, что хотя бы немного отгораживает его от всей безысходности происходящего.

Он не понимает, что больнее не видеть Сигрид совсем или перебиваться теми объедками, что достаются ему, когда он приходит увидеться с Джози. Фаб смотрит на жену внимательно, ищет в ее взгляде какие-то изменения, ищет мягкость, которой, вероятно, он и не заслуживает. Эти поиски зачастую приводят его в тупик, который Пруэтт пытается ломать ногами, он аврор, он привык бороться за хорошее, особенно, когда сам позволил всему хорошему стечь по пальцам. Лишь бы урвать хотя бы мгновение с Си, между тем, как его нога ступает на порог дома Олливандеров и тем, когда та выскакивает по своим делам. Фаб думает, что бежит она скорее от него, чем навстречу чему-то интересному, если бы хотела и работу бы пропустила, но та глаза отводит, когда он же наоборот пытается поймать ее взгляд, обменивается с ним быстрыми фразами, которые бьют не хуже боевых заклинаний. Только с Джози он немного забывается, когда  надевает на руку единственный чистый носок, изображая игрушечного зайца, который так нравится малышке. Только ее смех и разбавляет дом, который еще год назад был заполнен перманентным детским смехов вперемешку с криками взрослых. Сейчас он еще сильнее хочет все вернуть, но даже долю из этого не выходит.

Каждый раз, когда он оказывается перед домом Олливандеров, в воздухе снова повисает немой вопрос: «Как долго это еще продлится?».   Но он и сам не хочет знать ответ на него, потому что сомневается, что окончание ему понравится, поэтому лучше пусть длится то, что длится, хоть он и доводит себя до какого-то исступления в страхе, что вот сейчас Сири скажет, что все кончено. Он вбирает нотки ее голоса, когда приближается к крыльцу, этот дом явно куда живее того, в котором обитает он, там что-то бурно обсуждают, Джози что-то выкрикивает. Пруэтт дергает ручку входной двери на себя, у Олливандеров всегда открыто, сколько бы он не просил их быть немного осторожнее, как будто сам не знает, что тех, кто хотят вломиться такое не остановит. Когда он хлопает дверью, к нему уже несется Джози, которая каждый раз преисполняется безмятежным счастьем, стоит только отцу вновь явиться за ней. Для нее все это раздельное жилье даже плюсы имело, Фаба она теперь видела куда чаще, даже не подозревая того, что им всем это стоило.

— Папа-папа! Посмотри, что мне дедушка сделал, — для своих четырех Джози на удивление хорошо выговаривала все буквы. Фаб и не знает это природное или Си над ней так корпела. Пруэтт подхватывает девочку на руки, улыбается ей широко, искренне радуясь ее обществу. Она же сжимает в ладошках небольшой деревянный кораблик, у которого развиваются маленькие белые паруса благодаря магии, — Я назвала его жучок, дедушка сказал, что у корабля должно быть название. Давай пустим его по реке? — он слушает ее в пол-уха, кивает на все ее слова, — Пустим же? — Джози дергает его за рубашку, нечаянно касается подбородка, — Фу, пап, ты колючий, — в прошлый раз Миссис Олливандер, смотря на него печальным взглядом, заметила, что неплохо было бы побриться, на что Фаб кивнул, а потом также успешно забыл об этом разговоре. Он вообще не особенно следил за тем, что происходит на его лице, да и на остальных частях тела, благо трусы менял и этого хватало с головой.

— Да-да, Джози, конечно, мы обязательно зайдем за теми лакричными конфетами, — только ребенок этим ответом не удовлетворён, потому что цель была иная. Фаб же наблюдает за Сири, которая метается по коридору, собирая вещи, чтобы опять куда-то убежать, — Си, привет, — половина из отведенной нормы их общения при его появлении в этом доме уже можно считать выполненной. Он опускает дочь на пол, просит, чтобы та подождала его пару минут и они обязательно сделают все, что она хочет. Порой он позволяет той слишком много, сублимирует свою боль в развлечениях дочери, думая, что пусть хотя бы та радуется. Наверное, он слишком много думает о проблемах в их семье, вот и сейчас чуть не забыл о том, что ему сегодня сообщили его коллеги. Только сообщениями нынче перебиваться и приходится, его и на работу не пускают, мотивируя это сначала тем, что идет разбирательство по убийству Нельсона, потом же, что ему лучше будет отсидеться. Только Фабу лучше было бы явно вне дома, который замыкает на себе только плохие мысли.

— Я знаю тебе всегда нужно куда-то спешить. Дай мне всего минуту, — он подходит к ней ближе, титаническим усилием заставляя себя не сократить расстояние еще вдвое, чтобы вдохнуть аромат ее парфюма, — Если ты на работу, то тебе туда нельзя. На косой сегодня могут напасать, — Фаб поднимает руку, желая коснуться жены, но пресекает этот порыв сам же, вместо этого касается своей щеки, будто стирая с нее грязь, которой там вовсе нет.

То, как она суетится, пытается сбежать из этого места всякий раз, как Фабиан оказывается здесь, заставляет его морщиться. Думать о том, что она не хочет его видеть настолько, что каждая минута исчисляется часами, будто он ей не муж, а бомба часового с часовым механизмом, которая вот-вот и рванет. Временами он и сам себя ощущает чем-то схожим, когда думает, что в этом раз он подлетит к ней, сожмет крепко ладонями, заставит его выслушать или хотя бы поговорить. Ему так не хватает просто доброго слова от нее, хотя бы рассказа о том, как сегодня Джози нашкодничала, как долго Си пришлось оттирать стену от попыток дочери в искусство. Та ведь, если бралась за дело, то исключительно на совесть, если и рисовать чем-то, то найти самое вредное зелье из лечебных, с самым ярким цветом, чтобы у родителей был веселый квест со стеной. Фаб сейчас бы не отказался о того, чтобы ломать голову вместе с женой, чтобы решать проблемы вместе, прям как в школе, когда он готов был тащится за ней куда угодно, лишь бы провести лишние пару минут между уроками в ее компании. Пруэтт и уроки ради нее прогуливал, сам же говорил, что у него просто окно, потому он может помочь той с рефератом, диктовать ей строки из книги, чтобы она не тратила время на заглядывание в книгу.

Странно думать, что все это уже было так давно, сейчас все воспоминания всплывают будто были еще вчера. Этими воспоминаниями Фаб и питается, порой даже вместо еды. Вчера на ужин он вспоминал как Сири заехала ему шкафов по ноге, когда они затеяли перестановку, как он выругался, а Йоханн тут же подхватил ново изученное слово и так и талдычил его, пока не узнал еще одно, но уже от какого-то соседского старика, который каждый вечер гонял одного и того же пса от своей собаки, у которой, видимо, была течка. Тогда это казалось какой-то невозможной проблемой, чтобы отучить ребенка от сквернословия, сейчас это даже забавно, ему бы хотелось, чтобы такие проблемы были самыми серьезными в их жизни. Но выходит все совершенно иначе.

— По долгу службы. Авроры многое знают, ты же знаешь, — он отвечает коротко, ему сложно так с ней разговаривать, но Фабу нужно верить, что так нужно. Это отвратительное чувство, когда нужно контролировать каждый шаг, который может стать неверным, будто перед ним не жена, а минное поле, ступи не туда и разлетишься в ошметки. Разве он уже не разлетелся? Или, вернее, они? — Смены... — сложно думать на ходу, выдумывая приличное оправдание для ее вопроса. Да и непонятно, зачем вообще Си его об этом спрашивает, кажется, ее это не особенно то и заботило весь прошедший месяц, — Я работаю в ночь, — лучше бы так и было, тогда бы ему не приходилось ворочаться на узком диване в попытке уснуть, то и дело оказываясь на грани, чтобы познакомиться теснее с твердыней пола в доме. Пару раз это знакомство все же случалось, когда совпадали такие факторы, как: огневиски и копошащееся дурные мысли в голове. Все же это было менее больно, чем то, как вела себя Сигрид в его присутствии. И то, что он слишком часто находит интересной компанию того самого виски ей лучше не знать, — Мы вчера отмечали назначение Кэвина, — Си должна помнить его, Пруэтт пару раз рассказывал ей о коллеге, которому правда повышение светило куда меньше, чем Фабу счастливая семья.

Он выбегает на улицу вслед за ней, прихватывая куртку, сам не знает для чего, ведь, если она никуда не пойдет, а так и будет, она Сири и не понадобится. Сжимает ткань крепко в ладони, так что застежка почти впивается, почти причиняет боль, Фаб пытается этим отвлечься, не думать про то, как жена нервно дергает дверь в попытке исчезнуть из помещения, в котором есть он. Неужели она настолько его не выносит? Эти мысли заставляют его схватить девушку за руку, а только потом одуматься, проклиная себя.

— Прости, — Фаб рывком отрывает ладонь от нее, заносит ее за спину, вкладывает в задний карман джинс, — Прости, я знаю, что тебе это неприятно, — на его лице сожаление, он хочет, чтобы она знала, что он все понимает. Что те слова, о том, что все будет по-другому — это правда, потому он и сдерживается каждую секунду нахождения рядом с ней, — Сигрид, пожалуйста, — он поддается чуть ближе. Волосы, которые стоило бы чуть укоротить, развиваются на ветру, так что он время от времени проводит ладонью по ним, дабы те перестали ниспадать ему на глаза, — Просто скажи мне, что никуда не пойдешь и я сейчас же уйду, — запинается, вспоминая про дочь, — вместе с Джози. Если я превысил лимит общения с тобой, то я могу приходить, когда тебя нет. Или, — он хочет набросать как можно больше вариантов, лишь бы той ни сегодня, ни когда либо еще не приходилось бежать от него. Ему и самому, вероятно, будет лучше всего этого не видеть. -  вообще здесь не появляться, пусть твои родители хотя бы изредка переносят ко мне Джози, — все, что угодно лишь бы она осталась сегодня дома, — Ты ведь не на работу так спешишь? — он ловит ее взгляд, от которого внутри все сжимается, глаза, едва не наполненные слезами, нос, начавший краснеть. Где-то там один Фабиан нещадно колотит себя по метафорическим рукам, пока одна настоящая, та, что он зря также не запихнул в карман уже касается тонких пальцев жены, всего на мгновение, чтобы снова осечь себя, чтобы касание разлилось по телу чем-то вроде тока.

Подчас в голову закрадываются вопросы, вроде тех, после которых приходится сомневаться в том, можно ли любить и при этом отталкивать, бежать от человека. Можно ли любить и искать встреч с тишиной, с одиночеством, вместо того, чтобы искать встречи с кем-то дорогим. Или не дорогим. Фабиан очерчивает взглядом силуэт жены, цепляется за отдельные детали, вроде нахмуренных бровей или синевы вен, выступающих на тыльной стороне ладони от готовки. Эти детали отбрасывают к привычному бытовому укладу, к Джози, которая снует между ног Сири, выпрашивая как скоро та закончит месить тесто и булочки попадут в ее рот, перемазанный брусничным вареньем. Суровый взгляд, кажется, никогда не производил на нее должный эффект, раззадоривал еще больше, превращал, и без того избалованного ребенка, в подобие настоящей катастрофы, желающей получить все и сразу. Если получать слишком много рано или поздно за это придется платить, Пруэтт познает это в удушливой темноте пустых комнат, в фантомных голосах вовсе не его семьи. Он даже животных сплавил своим родителям, боясь, что те загнуться вслед за ним, следить за кем-то еще он сейчас не способен.

Как и не способен смотреть на Сири так будто у него него внутри перманентно не разрывается снаряд, осколками впиваясь во внутренности. Но она касается его пальцев, пока он продолжает перебирать в голове варианты, подходящие для нее, она касается и надламывает ветку, на которой сама же и сидит, на которую все это время вскарабкивалась от него. Фаб не в силах думать о чем-то кроме этого касания, о нежности, оскверняемой холодом серверного ветра, бьющего по их рукам, он ловит каждый миллиметр этих ощущений, боясь, что сейчас все вновь оборвется, Си оттолкнет его, подожмет губы и сделает вид, что все это какой-то неправильный, сиюминутный порыв. Брать все, пока только можешь, крошки хлеба куда большая еда, чем совсем ничего, но, если где-то крошки, значит есть и хлеб. Он стремится к нему, скользит подушечками пальцев вверх к предплечью, пока не упирается в рукав, а потом обратно к истоку, описывая круг, не способный напиться тем, что от него прятали все это время.

Он не ждет от нее большего позволения, не смеет спрашивать об этом, боясь получить очередной жестокий ответ. Еще немного и Фаб смог бы оторваться от нее, стоило ей только попросить, вместо этого ее лицо так близко, как не было уже давно, кажется, он даже забыл как в нос проникают нотки жасмина, исходящие от ее волос. Пруэтт растерян от того, что вновь чувствует теплоту ее губ, от того, как та сжимает кофту на груди, притягивая к себе. Он вновь позволяет надежде коснуться своего сердца, обвить колючей проволокой, пока дыхание перехватывает от того, как он жадно вбирает присутствие Сири, как нетерпеливо сминает бархатную кожу обветренными губами. Глоток за глотком, но это не огневиски, которым можно напиться до потери пульса, хотя в своем и ее пульсе он сейчас вовсе не уверен, Сири напиться невозможно, все вспыхивает изнова, та самая староста, от которой он не мог отвести взгляда. Даже в самые их плохие дни Фаб точно знал, что любит ее, что она у него есть несмотря ни на что, даже, когда они неделями не касались друг друга, эта мысль грела его не давала окончательно разбиться о тяжесть происходящего вокруг.

Где-то там, будто совсем далеко, раздается голос Джози, которая уже заждалась Фаба, девочка ломится во входную дверь пока Миссис Олливандер говорит ей, чтобы та еще немного подождала, скрывая за ладонью улыбку, потому что успела подглядеть в окно за Пруэттами. Фаб же ощущает дрожь, которая исходит от жены, но перестать целовать ее не может, стоит только оторваться и у него это могут снова отобрать, потому он накидывает на ее плечи ту самую куртку не прерываясь, сжимает ее плечи ладонями, после чего обхватывает размашистыми объятиями, прижимая к себе будто бы еще сильнее, чем до этого. Он и не замечает, как они оказываются посреди Косого переулка, сначала думает, что легкое головокружение вызвано всеми нахлынувшими эмоциями, но шум вокруг вырывает его из теплых ощущений. Фаб успевает выпустить девушку всего на мгновение, чтобы вытащить палочку из куртки, чтобы быть готовым, если что, он также успевает качнуть головой в отрицании, пропуская мимо ушей слова о прогулке всем вместе. Еще пару минут назад и это бы родило на его лицо искреннюю улыбку, но сейчас он напряжен до нельзя, взгляд бегает по небольшой площади, вокруг которой собралось великое множество магазинчиков, в том числе и тот, в котором работала Сигрид.

— Си, зачем? Я же просил, — он уже протягивает руку в ее сторону, чтобы аппарировать обратно, но в этот момент раздается взрыв, после которого их отбрасывает друг от друга. Фабиан успевает сгруппироваться, дабы не пробить головой весьма крепкую брусчатку, которой вымощена площадь. Кругом оседает пыль, осыпаются ошметки от пострадавшего магазинчика, падая на головы, пробегающим мимо волшебникам. Пруэтт с трудом поднимает голову, краем глаза видит, как неподалеку кто-то кричит, еще кто-то плачет, кто-то лежит неподвижно, вероятно, уже навсегда. Аврор внутри него борется с тем, чтобы броситься к тем людям на помощь, муж Сири же ищет глазами свою жену, натыкается ладонями на щепки, отбрасывает их в сторону, пока не подползает на четвереньках к волшебнице.

Лицо, испещренное мелкими осколками заставляет его нахмуриться, то самое лицо, что он минутой ранее притягивал к себе. Он рванными движениями ощупывает ту, чтобы удостовериться, что ничего серьезнее он не обнаружит, помогает той подняться. Никаких лишних движений, вопросов, искать глазами место, в которое можно спрятаться, если что, прежде чем...Он снова пытается аппарировать, сжимая ладонь Сири, но теперь это невозможно по другой причине, на площади один за другим возникают авроры, выбегая из узкой улочки, те уже успели наложить на местность антиаппарационный чары, чтобы суметь схватить пожирателей. Фабиан не сомневается, что это дело их рук, остается только надеется, что за взрывом не последует следующий, но надежда быстро рассыпается, стоит только прогреметь еще одному взрыву. Он накрывает собой жену, пряча ту в своих объятиях, после чего выбрасывает палочку перед собой, отправляя пару заклинаний в ту сторону, в которой, по его мнению только что промелькнул волшебник, похожий на пожирателя.

— Идем, скорее, — он помнит, что в одном из магазинов есть подвал, в котором можно спрятаться. Аврорам уже однажды приходилось защищать Косой переулок от пожирателей, тогда, в качестве превентивных мер им приказали выжидать в этом месте, чтобы схватить темных волшебников, когда она не ожидают. Фаб вталкивает жену в дверь, люди здесь шумно обсуждают произошедшее снаружи, жмутся друг к другу, некоторые не могут унять дрожь. Следом снова раздается взрыв, целый залп взрывов один за другим, все пригибаются к полу, в дверь магазина, кажется врезается тело, а может и кусок какого-то магазина. Фаб думает, что там нужно помощь, думает о том, что нужно спрятать Сири и отправляться защищать мирных жителей, делать ту самую работу, от которой его отстранили.

— Там погреб, спускайся туда, там должно быть безопасно. Я вернусь как только это все закончится, — он указывает ей рукой на лестницу на второй этаж, за которой находится спуск в тот самый погреб. Ему не хочется оставлять ее, не сегодня, не после того, что в их отношениях наметился какой-то прогресс или хотя бы светлое пятно. Любого из этого стоило того, чтобы продолжать бороться, но за стенами этого магазина шла другая борьба, не менее важная, не менее ценная, в рамках жизней, которые уже были потеряны, которые еще можно было сохранить.

Если бы он хотя бы знал, что происходит за стенами, в чем сегодняшняя цель пожирателей, только тогда у него бы был шанс смириться с тем, что нужно опустить палочку и просто переждать. Но он не знает, дрожь не касается тела только по тому, что годы тренировки научили его иному, вытягиваться струной, целиком обращаться вслух, не пускать в голову не одной лишней мысли, которая может отвлечь. Даже то, что сейчас он не при исполнении, что его палочка, как и всех этих людей кругом, должна быть исключительно защитой для него самого и его семьи, но вовсе не для неизвестных ему волшебников. Но установка давно уже где-то на подкорке, будь он сейчас и вовсе безработным, а не отстраненным, Фаба все равно неизбежно влекло бы решать проблему, а не ждать пока ее решит кто-то другой. Он думает, что находится с Си еще менее безопасно, чем без нее, так он хотя бы может попробовать отвести огонь от этого места, которое впрочем, может, и безопаснее других, но тоже далеко не безупречно в текущих реалиях. Если пожиратели всерьез озаботятся тем, чтобы убить людей внутри, они сделают это с каждым.

Смотри она на него иначе, кидай в него претензии, как раньше, и он бы легко нашел, что ответить, что-то вроде того, что заперты они в этой ситуации исключительно по ее вине. Но Фаб не может, не знает сможет ли вообще когда-нибудь еще в чем-то обвинить ее, уж точно не сегодня, он смотрит внимательно в глаза полные мольбы, чувствует ее железную хватку на запястье, которую, впрочем, он легко бы мог разомкнуть, если и не силой, то одним движение палочки. Пруэтт мешкает, позволяет себе то, что не должен позволять ни один аврор, когда в опасности куча волшебников, он думает о Сири, касается ладонью с палочкой ее сомкнутых рук.

— Пожалуйста, — уже второй раз за день он ее просит, по-хорошему, вовсе не требуя, но чувствует, что и эту просьбу она проигнорирует. Он бы мог отправить ее в погреб насильно, связать магией, левитировать, но Фаб знает, что это еще больше их отбросит друг от друга. Си не простит очередного решения, которое он примет за их семью в разрез ее желаниям, — Просто сделай как я говорю. Дай мне помочь нам, — он делает упор на последнем, устремляя ее взор на то, что ему нужно спасти именно их двоих, а не всех вокруг. Что, если все это плохо кончится, ничего у них никогда не получится, потому что сложно что-то ломать окончательно или вновь строить с тем, кого нет.

Но они снова препираются, каждый не готовый уступить, что дает пожирателям фору, чтобы напасть на это место. Фабиан резко направляет палочку к окну, из которого последовал взрыв, заклинание насылает на него защитную магию, чтобы враги не ворвались через него, а, если и попытаются, то встретятся с весьма неприятными последствиями. Пруэтт прикладывает палочку к шее, чтобы все его слышали, в это же время сжимает руку Сири, чтобы ее не унесло всей этой волной, чтобы свести к минимуму возможность потерять ее.

— Отойдите от окон, — говоря это, он осматривает помещения, думая, чем его внутренности могут помочь. Но пока люди только пинают котлы, которые успели спешно осыпаться со своих прилавков на пол, — Если среди вас есть лекари помогите раненым. И, Мерлина ради, это не шутка, отойдите от окон, если не хотите, чтобы вас проткнули осколки. Приятного мало, — последние его слова заглушает шум от очередного взрыва, Фаб чувствует, как рука жены выскальзывает, пока он направляет волшебников в противоположную сторону от огня. Сам же пытается его затушить, уже больно он агрессивный, раскаляет до красна все котлы, что попадаются ему на пути, после чего те со свистом отправляются в ближайшую стену, не забыв по пути зацепить какого-нибудь волшебника, у которого тот час возникает серьезный ожог. Пруэтт добивается того, чтобы огонь перестал расходится, заключает его в подобие воздушной клетки, им просто нужно выиграть время, чтобы уйти отсюда, где-то обязательно должно быть безопасно или должен быть аппарационный коридор. Авроры не могли не предусмотреть чего-то подобного, уж слишком много гражданских на территории.

Фаб хватает ладонью воздух, упускает из вида, что Сигрид уже нет рядом, из-за чего внутри поднимается тревога. Он ищет ее глазами среди толпы, разворачивает на себя волшебницу с похожими волосами, а понимая, что ошибся, отодвигает ту от себя, отодвигает и других людей, которые попадаются на пути, снова говорит громко, произнося ее имя, прикладывая палочку к шее. Где-то неподалеку снова кричат, хотя никаких взрывов он не слышал, зато люди расступаются, пятятся назад, для Пруэтта же это повод наоборот оказаться в эпицентре. За это время он не разу не расслабляет ладонь, которой сжимает палочку, рука снова вспархивает в воздухе в сторону пожирателя, который в свою очередь целится в его жену. Ей не стоило отходить от него, им не стоило выяснять, кто уйдет, а кто останется, их вообще не должно было быть здесь. Впрочем, об этом он подумает много позже, сейчас же взгляд замер на волшебнике, который источает опасность для его семьи, все происходит на какие-то секунды. Пожиратель выпускает заклинание в Сири, Фаб делает рывок в ее сторону, отражая заклинание, которое теперь же стремительно настигает его отправителя. Мужчина в темной мантии и маске отлетает в стену, но успевает магией ослабить тот урон, который мог бы понести, теперь он направляет палочку на толпу, но сделать ничего не успевает, так как в его спину прилетает заклинание от авроров, связывая того по рукам и ногам невидимыми путами. Они говорят, что всем нужно уходить, что в Флориш и Блоттс все еще не перекрыты каминные сети, в это же время им приходится отбивать атаки пожирателей, цель которых, казалось бы убить побольше волшебников, впрочем, откуда это мог знать Пруэтт. Один из авроров замечает Фаба, смотрит на него подозрительно.

— Пруэтт, ты чего тут делаешь? — Фаб же в это время держится ближе к жене, боясь снова выпустить ее из поля зрения, пока та пытается справиться с рыдающим ребёнком, желающим вернуться обратно, потому что где-то там лежит его родитель, — Тебя же отстранили, — тот все же замечает, что он тут не один а с женой, — Ааа, — заключает понимающе. Хлопает коллегу по спине, когда они проходят мимо, а уже через мгновение, Фаб видит, как мужчину уносит в дальний конец улицы, как тело буквально стекает по крыше, обваливается с трехэтажной высоты.

— Не отходи от меня, — он выпускает заклинание одно за другим, пытаясь отразить те, что прилетают в них. Пожирателей вдруг становится намного больше, они пытаются обступить людей со всех сторон, парочку из них Фабу удается вырубить, если бы еще можно было аппарировать. Не всегда цели авроров оправдывают средства, но он отлично понимает их мотивацию, если не взять пожирателей сейчас, позже жертв может быть во много раз больше.

Только он не готов был жертвовать своей женой, как бы это ни было эгоистично по отношению к остальным волшебникам. Кажется, чего-то такого от него Сири всегда и хотела, чтобы он ставил Пруэттов выше, только поможет ли им это сейчас. Он заводит жену за спину, когда на них несется очередной шквал из заклинаний, ему не нравится позиция того, что приходится больше защищаться, чем нападать, в нападении он сильнее, проворнее. Снова взрыв, вероятно, чтобы отвлечь авроров от происходящего, благодаря этому некоторых из них удается вывести из строя. Фаб же вместе с женой делает рывок в сторону узкого тупикового переулка, тактическое отступление или что-то вроде. Он думает, что здесь ему будет отбиваться легче, здесь, если что можно не ожидать заклинания в спину, потому что любой, кто попытается напасть подступит спереди. Одного такого умника он отбрасывает на десяток метров.

— Только не высовывайся, Си, встань за меня, — он надеется, что хотя бы эту просьбу она не проигнорирует, — Ты в порядке? — Фаб протягивает к ней свободную руку из-за спины. Во всей этой спешке он не успевает следить за ее состоянием, он и осколки на ее лице не заметил, потому что осколки ничто по сравнению с жизнью. Хладнокровие на поле боя — вот чему их учит ежедневная борьба, особенно в рядах Ордена Феникса. Кажется, из них он тоже кого-то здесь видел, впервые за последний месяц.

Другой бы мог чувствовать себя загнанным в клетку, уязвимым, так как настигни его пожиратели в этом мести и путей для отступления нет, только три стены с разных сторон, да жена позади него. Он и ребенка, которого та крепко держит всю дорогу, с трудом замечает, только когда его крики достигают его ушей, пока он обращает слух в сторону жены, чтобы услышать ее ответ. Эта информация мгновенно вырывается из его головы, чтобы снова взмахнуть палочкой, но заклинание летит мимо, он уворачивается от ответного, что позволяет пожирателю оказаться совсем близко. Фабиан бьет того ногой в живот с размаху, потому что магией воспользоваться уже не успевает, а когда уже тот падает, выдыхая из себя выбитые остатки воздуха, тогда уже он и поддает на сдачу заклинанием, которое вырубает врага. Впрочем, он все еще убежден в том, что их позиция куда более выигрышная, чем вести бой на открытом пространстве, как это делает большинство авроров, но у них и выбора-то другого нет, разбредись они по таким вот переулкам и пожиратели разнесут каждый сантиметр этой территории, оставив большую долю волшебников без работы, а других без возможности покупать то, что им необходимо.

Он успевает выставить свободную руку, чтобы загородить проход ребенку, который все не успокаивается, отбрасывает его назад, не особенно заботясь о том, чтобы тот не ударился. Ему сейчас важнее, отбить очередную атаку, и чтобы его никто не отвлекал, чтобы не лез на рожон. Фаб слышит что-то про его мать и про то, что Сири делает попытки его успокоить, с этим они разберутся потом, пока на площади гремят взрывы, туда сюда летают тела волшебников, ему плевать даже, если его мать умерла. Ему должно быть плевать, чтобы из руки сочилась хладнокровность, просачиваясь в его палочку, чтобы пожиратели не успевали проронить и слова, когда замечали в этом переулке трех людей, прежде чем удариться о жестокость брусчатки, которая их встречает при приземлении. Каждое движение — отточенный рывок, выверенный до секунд, но враг не хуже него знает цену времени, хотя пока и не различает в Пруэтте серьезную опасность, думая, что это обычный волшебник, оказавшийся не в том месте, не в то время. Он и им и был, только сущность вступала в конфликт с этим самым «обычным» волшебником, вырывалась наружу и прогрызала себе путь, подобно тому, как пожиратели прогрызали бреши в зданиях каждым новым взрывом.

У него в таких ситуациях никогда не было иных вариантов, кроме как биться до последнего, только обычно за его спиной не было жены и какого-то неизвестного ребенка. Впрочем, нет, неизвестные за его спиной все же бывали, но когда волшебнике обезличены — это куда проще, проще бросаться грудью на огонь, пока кто-то другой, в случае чего прикроет тех, кого нужно прикрыть или, в конец концов, тебя. Сейчас его некому прикрыть, стоит ему отвести взгляд и это может быть его последний отведенный взгляд в жизни, потому он сквозь гул голосов, звуки летящих закланий и взрывов старается различить слова жены. Делать два дела одновременно ему всегда было трудно, но он пытается, когда огонь из вражеской палочки обжигает его руку, едва не заставляет выпустить палочку, вместо этого он выпускает поток воды, которая охватывает огонь. Он кивает головой, потом же понимает, что едва жена различит его кивки за всей энергичностью движений, которую приходится исполнять.

— Спускайтесь, — кричит он, — Я сейчас, — по правде говоря, он улавливает только то, что можно где-то укрыться, не концентрируясь на способе. Если такой способ есть, то его нужно использовать как можно скорее. Он чувствует, что и сил осталось не так, чтобы много, вся та усталость, с которой он проживал последние дни, отсутствие сна, сказываются на нем не лучшим образом.

Адреналин вот-вот закончится, долго ждать не придется прежде чем одно из заклинаний пожирателей попадет в цель, Фаб не хочет, чтобы Си видела что-то подобное, не хочет, чтобы переживала за него. Он так старательно делал все, чтобы уберечь ее от переживаний, чтобы она могла раствориться в подобие спокойства, даже, если оно означало то, что Пруэтт нельзя чувствовать ее нахождение рядом, так близко как было сегодня. Ее слова о том, что им придется его хоронить сейчас врезаются в него все сильнее, он, пользуясь секундой, за которую к ними еще не успевает подлететь новое заклинание, накладывает на щель между стенами невидимый щит, который должен дать ему по меньшей мере минуту для того, чтобы развернуться и последовать вслед за женой. Пожалуй, он переоценивает свои силы, ибо, направляя палочку на проход, чтобы его закрыть, в него успевает прилететь заклинание, которое сбрасывает его с лестницы на землистый пол темного коридора с низкими потолками.

Какое-то время он борется с болью в лице, на которое пришелся основной удар, с трудом поднимается, осматривая помещение, коридор уходит в какую-то бесконечную даль, конец его увидеть и не выходит. Пруэтт трет ладонью лицо, оттряхивает от земли, ищет глазами палочку, которая успела вылететь из руки, пока он летел на встречу с полом. Но палочка все не находится, или он просто ее не видит, только в голове становится все менее разборчиво и кирпичи на стенах как-то пляшут, он касается их пальцами, пытаясь остановить, прикладывается к ним лбом. А уже в следующая секунду отводит лоб и с бешенной скоростью врезается им в стену, потом снова и снова, пока не начинает ощущать теплоту крови, что стекает на глаза, переносицу, виски. Он хотел что-то сказать Сири, спросить, хотел бежать скорее в глубину коридора, а сейчас хочется только поскорее разбить голову, ожидая, что за этим последует дыра в стене, которая выведет их из Косого. То заклинание, что прилетело в него оказалось серьезнее, чем он думал, но Фаб не о нем думает а о резких движениях, рождаемых тупые удары.

За пределами этого темного, бесконечного коридора продолжают звучать взрывы, кажется, можно даже расслышать топот ног сверху, интересно под чем они сейчас. Вместе с тем на них осыпаются частицы потолка, которые не способны противостоять той мощи, которая гремит по другую сторону Косого, по ту сторону, где сейчас все происходит, там, где Фаба нет. В привычной обстановке его бы это волновало, заставляло корить себя, что он находится здесь, что он бежит, вместо того, чтобы отражать огонь и посылать его в ответ. В привычной обстановке ему бы не казалась столь привлекательной идея разбить свою голову о стену. Сейчас же эта идея прорывается в него с каждым вздохом, будто он пропитан заклинанием, течет по венам вместо крови, заменяет кожу и всякого иное ощущение. Лишь касания Сири вырывают его из этого бесконечного круга, он слишком ослаб, чтобы вырваться из ее хватки, когда та прижимает его к земле. Теперь кровь на лице мешается вместе с землей, будто он мертвец, который только что выбрался из под той самой земли, пока его хоронили заживо. Глаза успевают налиться кровь, а головная боль настигает все больше с каждой секундой, заставляя корчиться, не в силах с этим что либо сделать.

Фабиан чувствует, как у него в руке оказывается палочка, но думать от этого легче не становится, стена все еще близко, а голова больше цела, чем наоборот. Слова жены доносятся до него из какой-то глубины, будто она успела удалиться на десятки метров, хотя вот она рядом, он ощущает ее ладони на лице, но не может сфокусировать взгляд на ней, мотает головой в какой-то борьбе с самим собой, которую все же проигрывает. Если бы он мог думать сейчас только о ней, если Сигрид не в силах его отвлечь, то кто тогда.

— Я не могу, Си, — он говорит это громко, лицо соскальзывает из ее ладоней, — Не могу, выруби меня, — Пруэтт снова бросается к близлежащей стене, даже странно, что не колеблется с выбором, потому что все они, как и потолок слишком близко. Но его ведет влево, удар за ударом, челюсть сдавленная до скрежета в зубах. Боковым зрением он улавливает огонек света неподалеку, следом, но с каким-то опозданием до сознания доходит, что ему предшествовал хлопок, но связать все воедино все еще не выходит, только рука с палочкой машинально выбрасывает красный луч свет в ту сторону. Кажется, они, наконец, пересекли антиапарационную границу, что означало, что тут еще менее безопасно, так как в любой момент на них могут напасть, примерно так как это собирался сделать пожиратель, улетевший в глубину коридора.

Пруэтт хотел бы сделать больше, но больше, чем на наитие не рассчитывал, едва ли он отобьет еще хотя бы одну атаку, даже эту не отбил, так как враг в то же время успел выпустить заклинание в него, но этого уже не требовалось. Оказавшись на земле, Фаб уже совершенно не понимает, где находится, почему потолок так близко, почему лежать так твердо, почему его кто-то трясет. Только его никто не тряс, уж больно он активно пробивал головой стену, так что очередной сотряс вогнал его в подобие припадка из-за чего палочка тот час выпала из рук, глаза закатились, а тело отбивало о землю тревожный ритм. Должны быть, Пруэтт никогда в серьез не задумывался о том, к чему может привести его работу, его участие в Ордене. Сколько бы Сири не говорила, что боится за него, он пропускал это мимо ушей, отнекивался, придумывал очередное утешение, в его классическом духе: «Все будет хорошо». Он и сам всегда верит, что так все и будет, потому что он старается все для этого делать, если не верить, то как иначе. Если не верить, что новый день принесет им победу хотя бы над волшебниками, которые над их головами учиняют беспредел, то и вставать не зачем. Фаб отлично знает, что такое, когда нет причин вставать, или почти знает, он существовал в этом весь последний месяц, только какими-то последними усилиями заставляя себя вспомнить про дочку, одного из всех детей, которые у них с Сири есть, ради которой стоит жить и держать себя на плаву. Если бы он мог сейчас думать, если бы сознание не утекало из него бурной рекой, то представлял бы себе жену, которая говорит, что предупреждала его, а ему бы только и осталось, что развести руками.

Картинки мелькают с какой-то бешенной скоростью, не давая уловить из них ни одного образа. Фаб не различает слова Сири, они для него тотчас превращаются в туман, скользящий в его сознание, скользящий, но все же ускользающий, так и не позволяя осознать что либо. Он то и дело проваливается, хоть и пытается цепляться, руками, ногами, палочкой, на манер кирки, вбивая ту в стену, но стена рушится, а вместе с ней и он, осыпаясь в бесконечность неизвестности. Остается только падать, даже кричать не получается, как бывает обычно во сне, рот открывается но звуку от туда вылететь не суждено. Страха тоже нет, как и боли, в этом полете только ощущения, которые разрывают голову изнутри, ему кажется, что это тянется вечность. В какую-то из этих вечностей в глаза бьет свет, а потом снова провал, будто кто-то снова и снова открывает люки под его ногами, он бы был рад уже наконец разбиться, но вместо этого в ушах раздается голос Йоханно, из-за которого внутри все сжимается. Фаб вглядывается в свою грудь, думая, что в легкие давно впились ребра от той силы, которая его стягивает, но там все на месте, а голос раздается только сильнее, зовет его к себе, как когда-то звал из своей спальни.

Ему кажется, что он сейчас и есть в этой спальне, стоило только вспомнить. Сидит на кровати сына и рассказывает ему о том, как всего пару часов назад он взял опасного волшебника, как его благодарила женщина, впихивая ему подмышку коробку конфет с абрикосовой начинкой. Йох же все не унимается, радуется его рассказам, просит еще и еще, пока Пруэтт уже натягивает ему одеяло чуть ли не на нос, говоря, что мама не оценит горящих глаз сына, который готов идти по стопам своего отца. Но Фабу это, конечно, нравится, нравится, что ребенок видит в нем пример, кто бы так не хотел, но пока что тому до этого слишком далеко. Ему бы хотя бы отрастить обратно передние зубы, которые резко начали выпадать один за другим, решив, что пора уже ему отращивать коренные. Он обещает, что когда-то возьмет его на работу, научит заклинаниям, и только тогда ребенок соглашается уткнуться лицом в подушку и впустить в свою комнату сон. Все это кажется настоящим, пока голос сына не раздается за спиной, тогда как Фаб все еще сидит на его кровати и смотрит на него. В этот раз за голосом сына скрывается другой, незнакомый ему, который спешит, кричит что-то неразборчиво, пока Фаб снова ощущает тряску, пытается приподнять голову, но его останавливают, прижимают к поверхности, не давая пошевелится. И снова провал.

Лекарям сегодня приходится несладко, то и дело приходится разбираться с последствиями нападения на Косой переулок. Спустя час рук начинает не хватать, так что начинают помогать лекари с других этажей, бросив своих не слишком тяжелых пациентов. С каждой смертью, их дух падает, только что старший лекарь накричал на своего починенного потому что тот ошибся в одной букве, заполняя пергамент больного. Появление Пруэттов только вновь запускает отработанный механизм, Фабиана сразу же левитируют на больничую кровать, расположенную в коридоре, так как мест предательски не хватают. Другим же заклинанием фиксируют его, так чтобы тот не двигался, светят палочкой в глаза, ощупывают голову, предварительно стерев всю кровь с лица, чтобы лучше видеть повреждения. В это же время другой лекарь зажимает рукой рану Сири на шее, успокаивая ту, мол она видела и куда серьезнее, возможно, даже имея в виду пробитую голову ее мужа, но тут же осекается, улыбаясь, поглаживая другой рукой девушку по плечу. Она направляет на Миссис Пруэтт палочку, чтобы затянуть рану на время, просит ее подождать пару минут, пока она принесет зелье, просит прижать шею на всякий случай ладонью, снова говоря, что это ничего страшного, хотя руки ее и дрожат. Женщина только-только вышла на смену, как ее огорошили происшествием в Косом, а там ведь сейчас должна быть ее дочь. Выбегая из палаты, она протягивает Сигрид зелье.

— Держи, выпей, милая, — краем глаза лекарь замечает, что кому-то становится хуже, — Старайся не двигать шеей лишний раз. Хорошо? — следом она забинтовывает место раны, по бокам заклеивая подобием скотча. Все на скорую руку, чтобы уже через секунду рвануть к волшебнику, сползающему по стене. Другой же лекарь, с бородой в пол лица замечает, что рана у девушки не только на шее, заканчивая с легким больным склоняется над предплечьем Миссис Пруэтт, рвет на нее кофту, чтобы было виднее, — Прости, так надо, — цокает языком, думая, что выглядит это паршиво, особенно то, что рана, хоть и очень медленно, но начала затягиваться, видимо, благодаря зелью, которое ей уже дали. Он направляет на девушку палочку, делая так, чтобы рванные куски кожи сошлись в более менее ровный орнамент, чтобы место раны не напоминало девушке вяленной мясо, которое изрядно потрепало. Сегодняшний день, очевидно, и так будет всплывать в ее памяти. Он слабо улыбается ей, — Все заживет, не переживай, — следом его зовут из глубины коридора, туда где лежит обездвиженный Фабиан.

Один из лекарей даже узнает в Фабиане аврора, говорит, что тот наверняка пытался спасти людей из той мясорубки, но это ничего не меняет, только лекарь, корпящий над ним больше всех, смотрит на того чуть более печально. Он уже видел такое заклинание, только в последний раз к ним перенесли уже труп, жертва успела словить кровоизлияние в мозг быстрее, чем лекари взмахнули своими палочками. Это как лотерея, очень грустная и жестокая, когда одно мгновение разделяет от фатального удара, когда одно мгновение может решить будет жить волшебник или нет. Вот и сейчас лекарь наблюдает глаза аврора, налитые кровью, и молится про себя, чтобы удалось ему помочь, чтобы он не оказался здесь слишком поздно. Он касается палочкой головы Фабиана, прикрывая глаза, представляя как направляет кровь в другое направлении, в более верное, пока другой лекарь промачивает марлей с зельем рану на голове, которая, кажется, слишком глубокой.

— С ним, кажется, была его жена, — говорит тот, что знаком с Фабианом, — поговори с ней, — он указывает окровавленными руками в сторону самого молодого из них, тот послушно кивает, предварительно уточнив как она выглядит. Ему указывают пальцем на темноволосую девушку с заклеенной шеей.

— Миссис... — он не успел уточнить как ее зовут, также как не успел разобраться с тем, как зовут их тяжелого пациента. Лекарь старается смотреть ей в глаза, его учили не отводить взгляд, — У вашего мужа очень тяжелая травма, но мы делаем все, что можем, — дежурная фраза, но иных ему сейчас на ум не приходит, слишком шумно, слишком нервно, — Я слышал, что он аврор, благодаря ему здесь куда меньше жертв. Вы можете гордиться им.

Сквозь плотную толщу, так явно похожую на лед, который не пробить ни ладонями, ни кулаками, Фабиан слышит свое имя, слышит как его упоминают в одном предложении с другими словами вроде «смертельно» и «срочно», но лед не поддается, а под ним тяжело дышать. Под ним его уносит бурным течением, без возможности за что-то зацепится, но он все же цепляется. Цепляется за голоса, один из которых очень похож на голос Сигрид, он цепляется за мысли, которые в последнее время вращаются только вокруг его семьи, цепляется за воспоминания, за касания сегодняшним днем. Но Йоханн все еще где-то рядом, хочет вытащить Пруэтта на берег, чтобы они, наконец, были вместе. Сын говорит, что так будет лучше, так ему будет легче и бороться вовсе не за чем, он знает о чем говорит, ему никакая борьба не помогла. Он смотрит на Фаба с сожалением, со слезами на глазах, выглядит куда меньше, чем тогда, когда Пруэтт видел его в самый последний раз. Таким он его и запомнил, с лохматыми прядями, ниспадающими на глаза; исцарапанными руками из-за того, что тот слишком увлеченно игрался со всем множеством животных в доме; голубыми глазами, блестящими на солнце, такими как у него; с еле заметной ямочкой на подбородке. Подсознание подсказывает, что все это не правда, что всего это не может быть, что нужно продолжать биться об лед, нужно вслушиваться в шум, который происходит где-то за пределами его существа, но хватка слабеет, а тот Фабиан, что так и не пережил смерть сына, хочет только одного — быть с ним. Но другая его часть, хотя и стремительно ускользающая тащит его назад, пытается напомнить, что кроме Йоханна еще есть Сири и Джози, что есть его родители, брат, сестра, все те люди, которым он не безразличен, и которые не безразличны ему.

Он ощущает очередной толчок, грудь больно сжимает, на мгновение глаза распахиваются, пытаются осознать, что за люди рядом с ним столпились, всего секунда, чтобы снова исчезнуть. Чтобы жадно хватать ртом воздух, пока через веки в глаза бьет утреннее солнце, изо рта вырывается нечленораздельный звук, похожий на стон. Фаб пытается приподнять руку, чтобы закрыть лицо от солнца, но все тело будто налито свинцом, будто прибито к поверхности, на которой он лежит. Он делает еще попытку, получается лишь еле пошевелить пальцами, ощутить, что они чем-то прижаты. Еще пару минут, на то, чтобы разомкнуть веки, смотреть непонимающе на пляшущие предметы в комнате, мычать, чтобы они остановились, но те не понимают его также, как и он себя. Пруэтт все никак не может понять, где он находится, почему так светло и почему голова раскалывается в районе лба, расходясь болью, подобно паутине по всему телу. Он все шевелит губами в попытке произнести хотя бы одного нормальное слово, злиться, что ничего не выходит, снова пытается поднять руку, когда взгляд падает на копну темных волос рядом с ним, а за ней замечает и силуэт девушки. Память возвращаться не спешит, хотя он уверен, что знает, кто перед ним находится, ощущает какую-то необъяснимую нежность по отношению к ней, тепло, разливающееся в груди. Он касается пальцами ее щеки, прикрывает глаза, ловя знакомое ощущение, Фабиан не хочет ее будить, но, все же придется, чтобы хоть кто-то объяснил ему, что здесь происходит, а пока тот делает очередное усилие, чтобы приподнять другую руку, коснуться перебинтованной головы, коснуться места удара, чтобы сморщиться. Резко дернуться из-за нахлынувшей боли и нечаянно снести пустой стакан с тумбочки, стоявшей у кровати, что резко будит девушку.

— Простите, — говорит он виновато, — Я не хотел вас будить, — сейчас, когда он видит ее лицо, испещренное мелкими порезами, в нем начинает что-то дрожать. Он протягивает руку к ее лицу, даже не спрашивая разрешения, как будто это самое естественное движение в его жизни, — Я знаю тебя, — Фаб жмурится, пытаясь вызвать в голове картинки, которые так и вертятся на поверхности, поднимаются ветром, нужно только допрыгнуть хотя бы до одной из них. Ладонь спускается ниже на ее залепленную шею, он сводит брови к переносице, мысль о том, что девушке больно откликается в нем горечью, тогда как одна из картинок, в которой той причинил страдание темный волшебник, вдруг оказывается у него в руках. За ней начинает тянуться цепочка, в которой Фаб понимает, что тогда спас эту девушку, спас потому, что она ему дорога, потому что она его жена, потому что он вообще постоянно кого-то спасает. Он отрицательно мотает головой, когда голову наполняют воспоминания, особенно те, который бы он хотел забыть, — Си, — он смотрит на нее внимательно, лицо смято от долгого лежания на его руке, там отпечатался силуэт его пальцев, он слабо улыбается ей, думая о том, что отчаянно рад ее видеть, особенно учитывая, то, что прошедший день пока не спешит напомнить о себе во всех красках, — Что ты здесь делаешь? — учитывая их натянутые отношения, даже, если он попал в какой-то аврорскую передрягу, ему казалось, что Сири скорее пошлет к нему других Пруэттов, чем будет спать на его ладони, — То есть. Я не знаю какого хрена со мной случилось, но ты почему-то здесь, и выглядишь, — он пытается подобрать выражения по-мягче, — очень потрепанно, чтобы я подумал, что Джози настолько отбилась от рук. Ты же сейчас не уйдешь? Что произошло? Мерлин, надеюсь я не разбил себе голову, в очередной раз падая с дивана, — это он говорит чуть тише, — Я скучал по тебе, — он снова тянется к ее руке, — Си, я так скучал. Это, — он указывает пальцем на свою голову, — хрень по сравнению с тем, чтобы жить без тебя. Тебе придется слушать меня, потому что я больной на всю голову, и, если ты уйдешь, то на тебя будут косо смотреть, так? — хотя косые взгляды ее, вроде как, никогда особо не интересовали, — Давай с тобой куда-нибудь уедем, только мы с тобой, Джози побудет у твоих родителей. В следующем месяце в Канаде будет матч по квиддичу, говорят у них даже летом есть снег, тебе он ведь нравится, — он вспоминает как та радовалась снегу, который пошел на Рождество лет пять назад, но уже спустя день растаял, хотя, возможно, больше она радовалась тому, как этому радуется Йоханн, — Я все сделаю, Сири, все сделаю иначе. Правда.