В том, что все будет хорошо Фаб начал сомневаться примерно на второй день после того, как на свет появился еще один Пруэтт. Тогда им с Сири пришлось удалиться с экзамена по причине того, что пыхтящая студентка и ее перепуганный благоверный не самое лучшее сочетание, чтобы сдать хотя бы что-нибудь. В тот день он мало понимал происходящее, несмотря на то, что долгие месяцы морально готовил себя к самому худшему, но реальность оказалось не то, чтобы хуже, просто страшнее. Когда твоя восемнадцатилетняя жена сжимает твою руку до хруста, ругается на каком-то трудновоспроизводимом лексиконе и вообще выглядит как помидор, из которого сейчас посыпятся другие помидоры, наблюдать за этим не просто. Тогда отец хлопал его по плечу, говоря, что это еще самое простое из того, что его ждет, а Фабу становилось только страшнее.

Но правда в этом была, правды было куда больше, чем того, во что Пруэтт не хотел верить. Когда они с Сири остались с этим один на один, оказалось, что в Хогвартсе не учат, как обходится с младенцами, как заткнуть их хотя бы на секунду, или за секунду до того, как ты сойдешь с ума. Ему, кажется, что последние месяцы эта грань к нему все ближе. Сначала он удивлялся тому, какое количество дерьма способен производить, казалось бы, такой маленький человек, потом оказалось, что дерьмо это даже хорошо, потому что, когда его нет, весь дом сотрясается от плача, пока жена едва сдерживается, чтобы не сотрястись в ответ.

Он старается помогать Сири, встает по ночам, когда та уже скидывает его ногой с нее, когда мешки под ее глазами превышают все допустимые нормы, когда та срывается на нем, за то, что он всего лишь оставил за собой одну грязную тарелку. Но ему ведь нужно готовиться к стажировке в аврорате, это сейчас родители им помогают, но те ясно дали понять, что это временна мера. Да Фаб и сам рвется при первой удобной возможности свалить из дома, потому что сын задался целью прорвать ушные перепонки своих родителей. Детский лекарь говорит, что это нормально, что это у него просто живот болит, а потом говорит, что болит нога, а потом начинаются резать зубы, но сам же себя поправляет, понимая, что для зубов рано. У всех в их доме что-то болит, это уже не дом, а какой-то филиал Мунго, ну или сумасшедшего дома. Фаб обнимает Сири, а та злиться, что он сжимает ее слишком сильно, что у нее вообще то грудь полная молока, касается ее бедра и та отскакивает, говоря, что ее бедра ему не достанутся еще пару лет точно, а может вообще никогда. Все это создает довольно нервную атмосферу, а ему вот-вот сдаваться тесты на психологическую выносливость в аврорат, а уверенности в какой-либо выносливости уже вообще нет. Ему кажется, что они с женой балансируют на грани и брака, и душевного спокойствия, и финансовой стабильности тоже, и того, чтобы скинуть Йохана родителям, а самим пересечь границу.

Ужаснее всего несбывшиеся надежды, ночь для них такое время, когда надеешься хотя бы на подобие здорового сна, а в лучшем случае получаешь струю в лицо или ладонь все в тоже лицо, когда он будет Сири или она его. Сегодня был почти спокойный день, они прогулялись по улице, Йох почти никого не оглушил свои плачем, срыгнул на него всего каких-то пару раз, так что, натягивая на себя одеяло, Фаб старается отогнать от себя тревожные мысли о том, что ложиться ненадолго. Даже, если придется встать, пусть встает Сигрид, тем более, что завтра ему рано вставать на тестирование, а, если он не выспится, то велика вероятность того, что все будет провалено и придется повторять все это в следующем году, а у него такой возможности нет, нужно срочно идти куда-то учиться, работать, что угодно, лишь бы не сидеть целый день дома.

Когда, через каких-то пару часов из соседней комнаты раздается аналог сирены, он просыпается не сразу, во сне с ним говорит какой-то человек, у которого изо рта начинает вырываться плач, пока этот самый плач не становится все реальнее. А когда уже ощущает, что находится не где-нибудь в лесу в компании с плачущим мужиком, а в кровати в компании со своей женой, лишних движений делать не торопится, делает вид, что еще спит, тогда, может Сири сделает все сама, пару раз у него такое уже прокатывало.

Есть навыки необходимые для выживания, которые тренируешь волей не волей, сам того не замечая. Вот Пруэтт тренировал навык, который бы позволил его жене уверовать в то, что человек, который спит так крепко, что никакой крик, никакие пинки его разбудить не способны. Он и театрально храпеть пытается, и бормотать во сне какой-то бред, вроде того, в котором с ним разговаривает его метла и просит его распустить ее веточки и сделать из них сухой венок, потому что так метла будет чувствовать себя причастной к чему-то куда более прекрасному, чем полеты или, того хуже, уборке. Пытался он и натягивать на голову одеяло, и утыкаться лицом в подушу, только, по мере того, как их отпрыск становился все менее выносимым, весь этот навык по уклонению от родительских обязанностей становился не более, чем пердежом в воздух.

— А? Что? — говорить как можно более сонно, как будто ему это чем-то поможет, — У меня завтра тест, ты же знаешь, — ведь у Сири то завтра ничего нет, кроме бесконечности с ребенком. Ну, она, по мнению, Фаба в этом явно лучше его, уже в выгребания дерьма из под младенческой задницы той точно равных нет. Пруэтт почти ей гордится, не забывает об этом напоминать, когда в очередной раз от ребенка начинает исходить далеко не запах лаванды, как и не запах ванили или апельсинов. И почему никто до сих пор не придумал заклинания для того, чтобы как-то упростить родителям жить в этом плане. Будь Фаб матерью, он бы уже давно занялся этим вопросом, но он отец, у которого помимо проблем с младенцем есть еще и амбиции, прикрываемые тем, что работать то кому-то надо будет, не вечно же жить на шее у родителей.

— У него случилась врождённая непереносимость тишины, — только и сарказм ему едва ли поможет, — Ай! — если их ночи будут продолжать в такой вот борьбе за то, кто должен встать, то к моменту, когда он выйдет на стажировку в аврорат, на нем живого места не останется. Тогда руководство может подумать, что лучше аврором быть его жене, а не ему, раз уж тот недостатчоно ловкий, чтобы уворачиваться, а девушка достаточно прыткая, чтобы попадать по цели так часто, — Ладно, я встаю. Все хватит, — ему приходится остановить ногу девушки на лету, когда она уже начала сталкивать его с кровати. Больше ему нравилось, когда они боролись понарошку, правда Фаб уже не помнит когда это было, разве что, пару раз, когда Пруэтту удалось забраться в спальню Сигрид, а потом уже под ее одеяло. Только их быстро раскрыли, когда другие девчонки начали визжать, что в спальне находится парень. Фаб ретироваться не успел, так что его крепко схватили за плечо и тот во всей красе, а вернее в одних трусах, вынужденно прогулялся по Хогвартсу к директору.

Вероятно, этот случай быстро забылся после того, как эти их игрища привели к куда более шокирующим последствиям, которые теперь надрывали глотку в соседней комнате. Фабиан недовольно фыркает, спускает ноги на пол, нащупывает тапочки, все это делает довольно медленно, чтобы продемонстрировать какой он негодный отец и какая-то годная мать Сири. Временами он даже думает, что делает это для нее, а не для себя, чтобы та лишний раз не обращалась к мужу за помощью, так она может почувствовать, что ничего общего с плохой матерью у нее нет, хотя та и говорит об этом слишком часто.

— Может нам перестать реагировать на его крики? Помнишь, мандрагоры рано или поздно переставали кричать, — только это сравнение в его голову и приходит. Он вспоминает как один из однокурсников решил провести эксперимент и оставил молодой побег мандрагоры на столе на пару часов, в конце концов та все же перестала кричать, хотя, некоторые говорили, что она просто погибла. Но Фаб склонен все же верить первой версии.

Он берет палочку с прикроватной тумбочки, поправляет трусы, которые забрались в задницу, пока он ворочался на кровати, зажигает свет в детской. Свет ребенка не успокаивает, как и нахождение рядом отца, тот лицо кривит и продолжает прикидываться раненным медведем не меньше. Фаб сгибается над младенцем, делает вдох и жмурится.

— Слушай, а у него должны быть такие красные глаза? — Пруэтт это не особо связывает с тем, что ребенок надрывается уже довольно долго. Во втором часу ночи вообще сложно что-то связывать. Он перекладывает младенца на небольшой комод, там где они его обычно переодевают, направляет палочку, чтобы не прикасаться руками к изгаженным пеленкам, но выходит даже хуже, потому что колдовать сонным это тоже не самая лучшая затея. Пеленка соскальзывает по комоду, по дороге пачкая все на своем пути, а ребенок продолжает надрываться, пока Фаб старается не задохнуться.

— Си, тут должно быть столько дерьма? Мне кажется мой отец столько не срет, сколько Йох. У тебя там точно молоко, а не реактивное слабительное? — он зажимает рукой нос, даже не замечая, что и рука успела пострадать от реактивных отходов сына.

Что взять с Фаба, если у него нет этого треклятого материнского инстинкта, он не может понимать на уровне какого-то наития, чего может хотеться ребенку. Все же, если один человек вылезает из другого, это неизбежно рождает какую-то связь, которую другим постичь никогда не получится. Примерно этим Пруэтт и оправдываем свои идиотские вопросы, ведь, если их не задавать будет еще хуже, он же не виноват, что Сири на взводе от того, что находится с младенцем двадцать четыре на семь. Он вот находится немного меньше, хотя тоже уже хочет лезть на стенку, несмотря на то, что цепляться там особенно не за что, но легче найти за что цепляться на стене, чем понять, чем в очередной раз раздосадован маленький, хотя и довольно крупный комок человека.

— Если бы я хотел поиздеваться над тобой, то выбрал бы менее вонючий метод, — он одной рукой удерживает ребенка за живот, чтобы он не свалился с комода, во всех этих своих истеричных конвульсиях, на другую же, свободную поглядывает с ужасом. Сири слишком поздно его останавливает, все фатальное происходит слишком быстро в его жизни, будь то беременность несовершеннолетней подружки или дерьмо на лице. Ладно, последнее хотя бы можно оттереть, хотя и первое можно было бы, если бы Фабиан не отправил погулять тогда еще потенциального Йоха в Сири, а не в кулак, например. Об этом та ему припоминает слишком часто, пик припоминаний был в тот день, когда сын из нее вылезал, жена тогда схватила его за волосы и сказала, чтобы он держал свою сперму на безопасном расстоянии от нее, иначе она сама лишит его всех потенциальных детей. А, когда Фаб пытался ее заверить, что такого больше не произойдёт, что молния не бьет два раза в одно место, та, не сдержавшись, заехала ему кулаком в пах, из-за чего Пруэтт решил, что отец был прав, когда говорил, что от родов мужчине нужно держаться как можно дальше.

Благо за месяцы взаимодействия с сыном, ему уже удалось обуздать рвотный рефлекс, хотя дерьмо на лице пыталось его разуверить в этом. Он смотрит на на жену осуждающе, когда та заезжает ему мокрой тряпкой по лицу, от которой воняет не хуже, чем и от него самого сейчас, — Ты специально, да? — он вытаскивает чистую пеленку из комода и протирает ей свое лицо, но запах никуда не уходит. Пруэтт опасается, что он теперь с ним навсегда, это же завтра, а вернее, уже сегодня его обязательно спросит в какой навозной куче он извалялся. Большинство из ребят забывают, что у него есть ребенок, потому что сложно представить, что у твоего восемнадцатилетнего сверстника уже есть своя семья, — Да, я бы справился, — но жена его уже отталкивает, все делает сама. Спрашивается, зачем он тогда вставал, чтобы вобрать в себя ароматы жизнедеятельности сына? Теперь то он о них точно не забудет. Он хочет хотя бы забрать у нее ребенка, когда та заканчивает его пеленать, но та уже усаживается на кресло, достает грудь. Теперь ему только и оставалось, что смотреть на тело жены вот в таких вот обстоятельствах, он уже и не помнит, когда был с ней наедине, не храпя на кровати или не ссорясь по очередной бытовой мелочи.

— Я забыл указать это в анкете при поступлении на стажировку, — если бы эту анкету заполняла Сири он едва ли смог бы поступить туда, там бы, наверное, было много нецензурной лексики. А вот ему она при ребенке ругаться запрещает, какое вопиющие лицемерие, — По-моему, он переедает. Посмотри на его пузо, — пузо и вправду было достойно настоящих любителей пива. Фаб вдруг решил заделаться экспертом по  детскому кормлению, кто-то же им должен быть в доме, — Может жир давить на какие-нибудь внутренние органы? Допустим, на почки, — это первое, что ему приходит на ум, ну а почему бы и нет, — Дай, — он забирает ребенка из рук жены, предварительно, выискав в ящиках небольшую соску, которую им подарила, кажется, Миссис Пруэтт, правда не особенно проинструктировав, когда ее стоит использовать. Они вообще большинство инструкций не особо то успевали запоминать, ибо информаци лилась ото всюду, а они и так перманентно пребывали, да и до сих пор пребывают слегка в шоке от нового статуса и от того, чего этот статус стоит.

Фабиан запихивает соску ребенку в рот, но тот методично выталкивает ее языком, будто это игра какая-то. Пруэтт уже начинает злиться, хотя и сдерживается, вталкивая соску обратно. В конце концов, состояние, вроде, как удается зафиксировать, ребенок, вроде молчит, хотя и непонятно, молчит он из-за гениального решения Фаба или из-за того, что успел немного набить пузо молоком. Он все же думает, что дело в первом, нужно было давно попробовать, но Пруэтт только сейчас вспомнил об этом приспособлении и о том, что оно удивительным образом выглядит как затычка для маленького рта. Он, стоя продолжает укачивать сына, смотря на то, как жена заправляет свое добро в халат.

— Раз мы все равно проснулись, а он замолчал, — у Фаба взгляд меняется с усталого на подобие вожделенного. Сна то уже не в одном глазу, почему бы и не разбавить эту ночь чем-то интересным. Он подходит к Сири, сидящей в кресле, и игриво стаскивает пальцем с ее плеча халат, другой же рукой все еще держа младенца. Ухмыляется той самой ухмылкой, которая и стала последствием того, кто сейчас почмокивал в его руках.

Все эти сложные отношения между одной и другой Миссис Пруэтт ему не понять. Вот, вроде бы, обе любят Фаба, обе любят Йоха, но что-то там все время не сходится и дорожки идут каким-то параллельным, неправильным образом, вместо того, чтобы делить одну, вполне себе сносную для совместной прогулки. Он время от времени отводит мать в сторону, просит ее быть помягче, говорит, что любит Си и той неприятно слышать все то, что говорит старшая Миссис Пруэтт, на что мать лишь фыркает и говорит, что та уж больно нежна. А уже в следующий раз он просит быть помягче Сири, которая однажды заносит кастрюлю над головой свекрови явно не для того, чтобы лучше разглядеть там разводы от воды на свету. Во всей этой непонятной ему борьбе, он оказывается меж двух огней, все думает о том, чтобы поскорее вырос Йохан, чтобы заменить его на этой вахте. Может в любви к сыну и внуку те понемногу оттают.

— Ты преувеличиваешь, — он уже жалеет, что так говорит, но все же продолжает, — Си, она же вырастила троих детей, а мы с тобой, — даже с котенком не справились, которого притащили с улицы, а он уже спустя неделю толи пропал где-то, толи сдох за каким-нибудь диваном в доме, когда Фаб их передвигал по указу жены. Об этом он ей старается не напоминать, — Новички, — да, пожалуй, это звучит наименее травмоопасно для Фаба, — Это же она рассказала нам, что ребенку нужно стричь ногти. А то бы он так и царапал себе лицо, — Фаб находит довольно полезным, что в их жизни есть те, кто способен посоветовать им как лучше обходится с младенцем. Другой вопрос, что не все советы были прошены, но Пруэтт думает, что лучше так, чем сходить с ума в поисках ответов на вопросы, которые и задать некому. Они и так немного сходят с ума по отсутствию нормального сна, зачем усугублять.

Была, конечно, вероятность, что жена не воодушевится его бытовым флиртом, но Фаб как-то упустил все эти вероятности из виду, покуда сонность все еще блуждала неподалеку. Он подумал, что спокойный ребенок — это повод для праздника, ну, или подобия праздника, междусобойчика, между родителями. Если так подумать, то их жизнь совершенно не походила на жизнь среднестатистических вчерашних школьников, настолько не походила, что они, вместо того, чтобы кувыркаться где-нибудь в кровати, а лучше в каких-то более экстравагантных местах, выбирают кувыркаться рядом с кроваткой младенца, у которого хлещет со всех сторон. Он уже плохо помнит, что такое чистые вещи, потому что, перебирая футболки в шкафу, в итоге все равно натягивает ту, на которой есть пятна от срыгивания сына. Что снова возвращает к теории, что кормят его чем-то трудно выводимым с одежды.   

— А на этом типа все? — он повторяет ее движение головой в сторону сына. Да, ему мало, Фабу не хватает тепла Сигрид, которая теперь же все свое внимание устремляет на ребенка, из-за чего ему, кажется, что между ними растет пропасть. Пропасть не только, порождённая отсутствием ласки, а банально доброго слова. Она все срывается на нем, а ему ничего не остается как проглатывать это, потому что все кругом говорят, что мать знает лучше, что матери нужно прийти в себя, что мать это вообще центр вселенной, — Я теперь и отец плохой? Ну, прости, что кому-то в семье нужно зарабатывать деньги. Я из кожи вон лезу, чтобы мы перестали зависеть от родителей. Ты же сама постоянно об этом говоришь, потому что тебя бесит моя мать, — Пруэтт чуть повышает голос, но сам же останавливает себя, когда вспоминает про ребенка на руках, переходит на шепот, — А чем тебе не угодили соседские мамаши? Вы же каждый день там с детьми гуляете. Да и я предлагал тебе, — один раз за все время, — остаться с Йохам, чтобы ты провела день наедине с собой. Что ты мне тогда ответила? — возможно, та и сама не замечала, как цеплялась за все это материнство, а может просто слишком не доверяла Фабу, — Что он начнет кричать, что он захочет есть, что вообще ты его не можешь оставить и вообще мир рассыпается, если его оставить на секунду,  — правда, последнее Фаб добавляет уже от себя, но суть от этого меняется не особо. Поначалу, когда он куда больше был настроен на помощь, Сигрид слишком часто говорила, что справится сама, так что потихоньку попытки начали мельчать, — Нет, — он идет вслед за женой, не выпуская ребенка из рук, так у него есть хотя бы гарантии того, что она не начнет на него кричать, — Ты не можешь забросать меня претензиями, а потом отправить спать. Знаешь, сложно спать, когда ты дерьмовый отец. Я же стараюсь, Си. Прости, у меня получается хуже, чем у тебя. Хорошо, наверное, когда у тебя все получается, дерьмо по комоду не течет, пеленки не сползают, молоко всегда при тебе, — он вот до сих пор чувствует запах этого дерьма.