Все шло неправильно, он помнит день, когда осознал это, день, когда Сигрид стала смотреть на него по-другому, как будто сквозь, как на призрака, пустое место. Он и чувствовал себя этим пустым местом, когда видел, как та радостно расхаживает по коридорам школы, вкладывает свою руку в ладонь Пруэтта. Может они и не были близки настолько, чтобы девушка чувствовала необходимость в каком-то выборе, но Габриэль чувствовал. Пальцы уже почти коснулись ее плеча, когда ее окликнул гриффиндорец, коснулись где-то в его голове, он всегда был слишком нерешительным, слишком осторожным, высматривающим, думающим.

Думал Нельсон и вправду слишком много, долго, пока он думал, кругом кипела жизнь, проносились события, а он все не замечал. Вот ему улыбается девушка, а он отталкивает ее плечом, стоило бы обернуться сказать, что ему жаль, но ему не жаль. Единственное чего ему жаль, это потерянной жизни Олливандер. Он наблюдает за ней все эти годы, приходит в магазинчик, здоровается, покупает какую-то ненужную хрень, после чего выбрасывает ее в ближайшую мусорку по дороге. Улыбается ей, говорят у него милая улыбка, Гэб этим пользуется, ненароком касается руки девушки, когда в очередной раз та протягивает ему покупку. Говорит слишком вежливо, обходительно, так как он уже давно не говорят, все это звучит чересчур.

Просто ему жаль, так жаль Сигрид. Временами он подслушивает, как та разговаривает со своими коллегами, как рассказывает, какие неудобства доставляют ей ее дети, муж. Она говорит не напрямую, юлит, смеется, но Нельсон чувствует то, что не чувствуют ее эти названные подружки, им все равно на ее жизнь, ему нет. Он бы любил ее иначе, отдавая все, был бы с ней каждую секунду, этот Пруэтт не понимает того, что понимает он, Гэб знает, что нужно бывшей однокурснице. Ей нужен он, просто и она этого не понимает, она бы была так счастлива, просто нужно ей показать каково это, освободить ее, не сразу, постепенно.

Он начинает с ее сына, когда с губ срывается роковое заклинание, с тех же губ, на которых секундой позже образуется победная ухмылка. Как удобно, что он среди пожирателей, все это списывают на очередной нападение, под маской его не найти, да и Сигрид никогда бы не догадалась. Он продолжает наблюдать за ней, знает, что ей нужно время, оно у него есть, ждет первой улыбки и она не заставляет себя ждать. Какая-то шутка в магазинчике, для него это знак того, что он все сделал верно, еще чуть-чуть и она будет счастлива.

Но сегодня она так и не пришла, он прождал весь день, продрог до нитки под стеной из проливного дождя. Его злит, когда идет не по плану, сегодня ему не удалось ненароком ее коснуться, взглянуть на очаровательное лицо, услышать ее голос. Он надвигает на голову промокший капюшон, рывок и вот он уже стоит на крыльце дома Пруэттов. Ему даже не требуется проверять дома ли муж Сигрид, он уже достаточно провел ночей под ее окном, чтобы знать, что тот появляется только под утро, если появляется вообще. Возможно, для уверенности стоило совершить какое-нибудь нападение на полкуровок, пусть бы разгребал там последствие, утешал чьих-то жен или детей, пока он будет утешать его женщину. Нет. Нет. Нет. Она не его, если бы Сигрид была его, он бы был здесь, но здесь Габриэль, и, может быть, сегодня тот самый день, когда эта волшебница станет его. Разве мало он ждал?

Он почти устает ломиться в дверь, подумывает о том, чтобы пробраться через окно. Почему-то думает, что Фабиан этот, едва ли, подумал бы о каких-то серьезных защитных чарах. Но Сигрид открывает, это радует, но не радует, то как она его встречает, в магазине она обычно куда более приветлива. Это заставляет улыбку ползти вниз, он чертовски устал, она бы могла предложить ему хотя бы чашечку чаю, чтобы согреться, видит же, что он совершенно промерз. Вместо этого она и дверь у него перед носом захлопнуть пытается, но Гэб только поддается телом вперед, смотрит на нее почти осуждающе.

- Думаешь я здесь для того, чтобы удовлетворить желания твоего мужа? - он резко захлопывает за собой дверь, потирает замерзшие пальцы, - Почему ты вообще думаешь о том, что ему понравится или нет? Он думает о тебе так, Сигрид? - ему так обидно за нее, так хочется, что кто-то подумал о том, что понравится ей. Потому он властно хватает ее за талию, в этот раз он не мешкает, ведь он давно все это продумал, как возьмет ее в свои руки, поцелует, сделает ее счастливой, - Почему ты так на меня смотришь? Обычно ты смотришь иначе. Улыбнись, прошу тебя, - и почему она вырывается, когда все должно быть наоборот.

Слишком серьезный взгляд, разочарованный, она его разочаровывает. Он тянется к ней руками, пытается притянуть к себе снова, но девушка делает все, чтобы расстроить и без того изможденного человека. Это утомляет, заставляет его шумно дышать носом, вбирая ароматы этого дома, которые ему тоже не нравятся. Все ведь так просто, Сигрид. Гэб и сам не замечает, как уже замахивается на нее ногой, как из ее красивого носа течет кровь к губам. Черт возьми, эти губы не для этого. Он тянется к ней, хватает ту за ногу холодным пальцами, тянет к себе, злится на нее за то, что заставляет портить ее лицо.

- Не вырывайся, - ладонь касается ее лица, рвано смазывает кровь, лучше не становится. Он притягивает ладонь к губам, делает вдох,  пробует на вкус, - Твоя кровь не такая соленая как я думал. Почти сладкая, - снова улыбается, глаза сверкают, в них отражается свет от фонаря в окне, будто огонь, - Я весь промок, Сигрид. Может угостишь меня чем-нибудь теплым? Ты же знаешь Фабиан нам не помешает. Я мог бы сделать так, чтобы он больше никогда не мешал. Не доставлял тебе проблем. Ты этого хочешь? - она должна ответить утвердительно, иначе он полностью потеряет контроль. Сейчас он еще при нем, даже когда он поднимается над ней, готовый в любую секунду, схватить за затылок и приложить о твердый пол.

Почему она не отвечает на его вопросы, объединяет все в одно. Это звучит жалобно, но ему и так ее жалко, куда больше. Больше чувств ей уже не вызвать, предел достигнут уже как пару лет назад, когда он смотрел в окно, наблюдал, как та плачет, ему не было важно из -за чего, даже, если из-за какой-то мелочи, вроде подгоревшего пирога, Гэб все списывает на ее семью. Вся вина лежит на них, на ее муже, на каждом из детей, на отце, матери, свекрови. Он бы проклял весь род Пруэттов, если нужно и Олливандров, он бы проклял всех на свете, лишь получить ее, лишь бы успокоить ее плачь. Это лицо, которое молит уйти, тоже самое лицо, что молит его спасти ее, он видит то, что хочет, хотя и слышит совершенно иное.

- Не говори так, - он нависает над ней, пока с мантии стекает вода, понемногу образуя лужу на полу, возле них, - Пожалуйста, - он будто передразнивает ее слова на свой лад, - Я слишком долго шел, Сигрид. Шел под под дождем и снегом, под грозой, песчаными бурями. Чтобы оказаться у тебя за дверью. Ты не можешь прогнать меня, ведь ты меня не впускала, - а ведь должны была не просто впустить а пригласить, но это не разу так и не случилось, - Если мне приходится делать все самому, как ты можешь еще и гнать меня? - она не ценит, не ценит все, что он делает для нее. То, что делает в эту самую минуту.

Все же он продолжает смотреть на нее любовно, как ребенок на любимую игрушку, как голодный на кусок мяса, как создатель на свои создания. Он бы мог создать ее заново, по образу и подобию той Сигрид, которая является в его снах, теплой, любящей, ласкового. В этих снах она касается ладонью его щеки, не просит его уходить, а просит остаться, проклинает Пруэтта, в этих снах у нее другая фамилия, его фамилия. И сейчас, когда они так близки к этому сну, зачем она все время вспоминает про другого. Пытается бежать, когда он уже собирается сжать пальцами ее волосы, но бежать все равно некуда, если нужно будет ее остановить он найдет ее дочь в этом, и без того, небольшом доме. Он знает на что нужно давить, Нельсон всегда думает, слишком много. Здесь все почти как на ладони, он в несколько больших шагов пересекает коридор, оказываясь на кухне позади нее. Пруэтт настолько беспечен по отношению к своей жене, что та даже защититься не умеет. Жена аврора, как же.

- Тебе не хватает воздуха? - он вскидывает руку к окну, резко захлопывает его, так что пальцы девушки оказываются зажатыми. Так что следом раздается хруст. Это его расстраивает, будто он делает что-то не так, - Может мне вдохнуть его в тебя? - Нельсон зажимает ее горло рукой, притягивает к себе, раздвигает ее губы своими, но та не поддается. Потому сжимает горло еще сильнее, пока не слышит характерный хрип, ей приходится приоткрыть рот, потому что теперь воздуха точно не достает. Об анатомии он тоже думает, - Я не трону его, - врет, - Просто будь хорошей девочкой, Сигрид, - трясет ее как тряпичную куклу, хотя хватку немного расслабляет, швыряет ее в стену. Ему не хочется контролировать ее действия, но что поделать, - Прости, мне нужно было принести тебе цветов. Я такой балван, - он думает, что возможно поэтому она так себя ведет, просто Гэб был недостаточно обходителен, - Скажи, какие ты любишь? - он почти не видел, чтобы ей дарили цветов, поэтому это ему неизвестно, но ведь ему хочется знать все. Но главное, что ему хочется знать так это то, каково быть тем, кого любит Сигрид Олливандер, может она, наконец, скажет ему что-нибудь хорошее, - Мне же не нужно вытаскивать каждое слово из тебя? Что сделать, чтобы ты говорила со мной? Может притащить сюда твою дочь? С ней ты будешь чувствовать себя комфортнее? - он снимает с себя мантию, уж больно та тянет вниз, сковывает движения, - Чем я хуже Пруэтта, Сигрид? Чем? Почему с тобой сейчас я, а не он? Это ведь я люблю тебя, - снова делает рывок к ней, боясь, что та убежит, сжимает волосы, притягивая ее лицо к своему.

Он представлял себе это иначе, все должно было быть по-другому. Ее глаза, наполненные слезами заставляют ненавидеть себя, Гэб и так ненавидит то, что не смог когда-то соперничать с ее мужем. Эта ненависть его напитывает, отправляет импульс рукам, которые сжимают ее волосы, между ненавистью к себе и к Пруэтту, он выбирает второе. Он хотя бы пытается сделать ей лучше, касается носом клочка волос, которые сжимает ладонью, вдыхает запах, он его манит, даже, когда изрядно осквернен ароматом крови. Когда из нее так и сочится страх, будь кто-то другой на ее месте, это бы могло его позабавить, сейчас же это только рождает на его лице разочарованность, уродует последние остатки добродушия. В такие моменты мать говорила ему, что всегда лучше улыбаться, всегда лучше лишний раз пожать руку, даже ненавистному врагу, сдержать в себе позывы к примитивным действиям. Пересчитывать пальцы, надавливая большим на остальные. Раз, два, три, четыре...Сегодня со счетом не выходит. Сегодня все идет не так с того самого момента, как Сигрид нарушает привычный сценарий.

Вглядывается в ее лицо, на мгновение позволяет вспомнить себе, как там появилась кровь, потому крутит головой. Сам же себя отговаривает в том, что это его вина, нет, Гэб хотел как лучше, это все девушка перед ним вытаскивает худшее наружу. Он уже давно перестал противиться этой тьме, она обхватывает его своими тесными объятиями, почти растворяется, как полностью растворяется сахар, если потратить пару минут, описывая круги ложкой в чашке. Здесь уже почти не требуется усилий, только, чтобы развернуться в обратное направление. Нельсон уже не хочет обратно, он прямо сейчас ощущает разницу, достижений от его выбора, действий. Он опускает руку ниже, размыкает кулак, расправляет ладонь, чтобы коснуться ее головы, не желая больше причинять боль. Но эта боль только необходимость, спичка, без которой невозможно разжечь огонь.

- Не буду, - сегодня ему не интересна его дочь, может быть, чуть позже. Хотя, вероятно, жертв больше не потребуется, если волшебница больше не будет пытаться от него убежать. Ведь бежать некуда, сейчас, когда его лицо нависает над ее, когда он гладит ее по голове одними подушечками пальцев, улыбаясь мягкости ее волос, - Тебя, Сигрид. Только тебя, -  неужели она и сама не видит? Не знает ответа на вопрос, что ему нужно? Она ведь должна была чувствовать, то как Габриэль смотрит на нее в магазине, - Все эти годы, пока ты делала вид, что эта жизнь не стоит у тебя поперек горла. У тебя горят глаза, когда ты говоришь про квиддич, - а у него горят глаза, когда он смотрит на нее.

В свете луны, который едва пробивается через гущу листвы за окном, Сигрид выглядит даже старше, изможденнее. Ему бы вырвать с корнем ее из этой жизни, вырвать Пруэтт из Оливандер, оставить там только то, что было в школе. Он даже замечает для себя, что та девочка ему нравилась больше, она была веселее, беспечнее, разговорчивее. Он до сих пор хранит у себя листок с конспектом, который та любезно ему позаимствовала на время, вбирает ароматы ее парфюма с листка, которого касались ее руки. Тогда Гэб сказал, что ненароком его потерял, а девушка только пожала плечами и сказала, что это ничего страшного, что он может не переживать из-за такой мелочи. Габриэль и не переживал, он переживал совсем по иному поводу. Сейчас он почти не переживает, никакого адреналина, на который он рассчитывал, только мертвое спокойствие, он бы и хотел поделиться им с девушкой, но не выходит.

- Я хочу, чтобы ты не дрожала, - он скользит ладонями по талии, горячо выдыхает ей прямо в лицо, - Я тебя не обижу. Теперь все будет хорошо. Я освобожу тебя из этой клетки, - приподнимает платье, забираясь одной рукой под него, губами же ползет от шеи к ключицам и обратно. Возвращает взгляд на ее лицо, не понимает почему та, не притягивает его к себе, - Ну же, Сигрид, покажи мне, что хочешь пойти со мной. Иначе я решу, что ты говоришь мне то, что я хочу услышать, - закидывает ее руку на свое плечо. Перебирает в голове сколько там Пруэттов осталось, которые могут снова отобрать у него любовь всей жизни, мысленно загибает пальцы. Даже не замечает как бормочет вслух, - Осталось не так уж много. С Йоханессом было легче всего...Фабиан это проблема. Выманить, всадить в живот нож, задушить, сбросить с вышки. Заставить страдать, как заставляют страдать Сигрид. Да. Да. Да, - но волшебница перед ним все не поддается, не хочет его радовать, потому он еще пару раз с чувством вбивает ее в стену, будь он молотком, то гвоздь бы уже был забит.

Еще немного и он бы сорвал с нее это удушающе платье, подобно ее удушающему браку, но со стороны входной двери слышится какой-то шорох. Нельсон реагирует быстро, уже выхватывает палочку, зажимает рот Сигрид, но та все равно издает звуки. Он ждет, когда шаги станут ближе, после чего швыряет девушку на пол, так чтобы звук падающего предмета максимально заинтересовал новоприбывшего члена семьи, сам же аппарирует за его спину.

Прежде, чем упасть, всегда есть секунда, один вдох, длящийся дольше, чем он есть на самом деле, но все же недостаточно долго, чтобы всерьез поверить, что ты не упадешь. Он сам занес ногу над пропастью, делал это постепенно, по миллиметру, пока равновесие не начало играть с ним злую шутку, трудно устоять на одной ноге. Без нее, как без одной ноги, но молчание кажется даже лучшим, чем вечные ссоры. Кажется, что все вот-вот наладиться, они оба слишком много наговорили друг другу, горячность играет с ними злую шутку. Фаб приходит, а его уже даже не спрашивают, никаких - зачем и почему? Если бы он знал свою жену хуже, подумал бы, что она специально загоняет его в клетку собственных вопросов, в этом молчании звучит ее голос, но только где-то в его голове, взывает к совести, к любви, которая должны нежиться под теплым солнцем, а не цепляться из последних сил, за то, что осталось, пока ее сдувает северным ветром. Он почти приходит к тому, что делает что-то неправильно, когда его окликают на работе на очередной вызов, когда орден сообщает, что нужно схватить парочку пожирателей, когда, когда...Это вечное колесо, которое наматывает его на себя, внутри бежать не выходит, стоять снаружи тоже, оно мотает его, но лучше бы отбросило. Если бы он только не держался за него так крепко.

Возвращаться домой сложнее обычного, там в ордене кипит жизнь, борьба. Туда, куда теперь возвращается он только отголоски жизни, автоматизированные действия, прежде, чем отпереть дверь проверить, чтобы ничего не выдавало в нем никаких опасных заданий, предварительно залечить раны. оттряхнуть одежду, почистить ботинки. Он думает, что, возможно, стоило бы оставить все как есть, тогда бы хотя бы это могло послужить каким-то диалогом между ними, пусть даже не самым приятным. Пруэтт довольствуется малым, живет тем малым, что у него есть, заливистый смех дочери и касания жены в глубокой ночи, когда она не сможет его оттолкнуть. Ему все кажется, что именно этого она и хочет, в один день он придет, а его вещи будут собраны у входной двери. Возможно, Сири даже ничего не скажет, только посмотрит с укором, если бы хотя бы с ним, только бы не равнодушно.

Дверь оказывается не заперта, это его настораживает, потому он сразу же достает палочку, настороженности аврору не занимать. Делает шаг внутрь, делает вдох, пытаясь различить в незнакомом запахе какие-то ответы для себя. Вглядывается сквозь тьму коридора, не решаясь зажечь свет на конце палочки, еще пару тихих шагов, вслед за которыми раздается грохот. Первая мысль, что Джози что-то уронила, уж скорее ребенок проснется в третьем часу ночи, чем Си, вторая, что к ним в дом забрался енот сквозь открытое окно, которое жена постоянно раскрывает. До третьего предположения он добраться не успевает, так как слышит заплаканный голос жены, от чего становится жутко. Фаб не успевает ответить ей, потому что слышит хлопок за своей спиной, делает резкий выпад локтем туда, где находится незнакомец, но тот уворачивается, что, впрочем, дает и ему пару секунду, на то, чтобы развернуться, попытаться выбить палочку из рук волшебника.

Он не узнает его лица в этой темноте, хотя черты кажутся смутно знакомы. Они сцепляются, неспособные колдовать, потому что каждый держит другого, так чтобы не было не единого шанса использовать палочку. Пруэтт вталкивает его в открытую дверь, чудом успевает схватиться за дверной косяк, потому что иначе, хоть и с невысокой, но все же лестницы они бы летели вдвоем. Газон сглаживает падение, но Фаб уже успевает направить палочку на того, кого освещает свет фонаря у крыльца.

- Нельсон? - он замечают кровь на его руках, лице, Фаб точно знает, чья она. Он не позволяет себе повернуться, чтобы взглянуть внутрь дома, он снова боится, боится то, что это сломает его окончательно. По крайне мере Си звала его, значит она жива. А Джози. Его лицо искажается злобой, в этот момент даже мысли о семье уходят на второй план, глаза бегают по человеку перед ним, или не человеку вовсе, - Какого хуя ты тут забыл? - склоняется над волшебником, резко хватает за грудки, приподнимает над землей. Тот лишь насмехается, хотя и дрожит, рыскает рукой по земле в поисках палочки, а когда почти добирается до цели, Пруэтт наступает ему на пальцы, сам не ожидая от себя такой жестокости.

- Я приятно проводил время с Мисс Олливандер, - прыскает в лицо Фабу, будто это не его руки сейчас сжимают ворот его рубашки, еще чуть-чуть и надорвется от его же веса. Он не хочет говорить с Пруэттом, он бы с удовольствием вернулся к его жене, поэтому делает решительный выпад ногой, попадая своему противнику по колену, еще пару раз, чтобы тот разжал хватку. Чтобы снова появиться возле своей жертвы, успеть схватить ее за волосы, пока она будет пытаться убегать.

Боль уходит быстро, когда в теле вместо крови течет адреналин. Он не выпускает палочку, поднимается как пружина обратно, только слегка измяв газон Сири, успевает увидеть Нельсона рядом с ней. Всего мгновение, чтобы, не думая направить на того палочку и произнести заклинание. Всего мгновение, разделяющее его от шага в пропасть, он ведь давно уже там, значит терять нечего. Только Си, на лице которой сверкают слезы поверх крови, Си, которую он не спас от этого дня, чтобы спасти кого-то другого.

- Авада Кедавра, - заклинание пролетает мимо, но он уже все решил для себя. Еще пару попыток, произнесенных с нечеловеческой свирепостью, с тем огнем, которого в нем никогда не было и, который, вероятно, уже никуда не уйдет. Весь томимый страх выливается злостью, рассечь воздух, чтобы снова оказаться рядом с мучителем жены. Отделить ее от него, спрятать за спину, чтобы сделать последнюю успешную попытку, когда тот попытается снова исчезнуть.

В этот раз не получается, снова грохот упавшего тела, Фаб не обращает на него внимание разворачивается к жене. Касается ее лица, дышать почти тяжело от того, что он на нем видит. Он сжимает ее в своих руках, первые объятия за последнюю неделю.

- Си, что случилось? - гладит ее обеими руками по волосам, снова обнимает. Он не знает, что делать, не может видеть ее такой - Джози здесь? С ней все в порядке? - если бы он верил в каких либо богов, то уже бы молился о положительном ответе, - Не смотри, - перекрывает собой вид Нельсона, валяющегося в неестественной позе. С этим он разберется позже, со всем разберется позже, сейчас есть только она, его Си.

Слова пролетает куда-то мимо, падают с грохотом, но он его не слышит. Не слышит как его гонят, не чувствует как его отталкивают, Фаб сейчас сам не понимает, что происходит, чувствует ли он вообще хоть что-нибудь кроме животного страха за свою жену. Он хочет зарыться в ее волосы, не выпускать ее из своих рук, может быть, пару часов, чтобы, наконец, убедиться в том, что никто ее никуда не утащит. Пруэтт каждую секунду борется с тем, что хочется обернуться, чтобы убедиться, что там, где лежит мертвец ничего не изменилось, что тот не пришел в себя чудесным образом, что ему не придется снова видеть, как он пытается коснуться его Си. Все это заставляет всплыть все его худшие мысли, если бы он не был аврором, который натренирован держать себя в руках даже в самых критических ситуациях, он бы уже давно свихнулся, сейчас эта грань подобралась к нему вплотную. Но он ее отталкивает, потому что важнее привести в чувство Сири, дать понять, что она в безопасности, дать понять, что он с ней.

Он вглядывается в ее лицо, касается его, старается скрыть дрожь в руках. Глаза слишком быстро привыкают к темноте, даже она не может скрыть этого жуткого вида. Последний раз ему было также жутко, когда пришлось видеть своего мертвого ребенка, сейчас, кажется, даже хуже, потому что это происходит не в памяти, а прямо перед его глазами. Фаб ощупывает ее в поисках ран, повреждений, поломов, он готов занимать себя, чем угодно, лишь не поддаваться всему ужасу происходящего.

- Прости меня, Сири. Сейчас я здесь, - ему правда жаль, до сжимающей боли в груди, до боли, от которой перехватывает дыхание. Если бы он только мог повернуть время вспять, остаться с ней, как она того просила, защитить ее от того, от чего он защищал других волшебников. Выбрать ее. Вся эта вина падает на него каким-то неподъемным грузом, давить к земле, так что подняться почти невозможно, - Прости, прости, прости... - он сам не замечает как в нем заедают слова, кажется, чего-то другого ему из себя и не вычленить, никаких подходящих объяснений, никакого очередного вранья, никакого высшего блага. Только шум в его голове, только ветки деревьев, бьющихся об окно, только ее плач, который с каждой секундой все больше разрывает на части.

Ничто не стоит этой ночи, в которой он уже ничего не может изменить, это заставляет хвататься за голову, потому что все, что всегда делал Фаб - это пытался что-то изменить, пытался бороться. А теперь, даже поборов то зло, которое затаилось возле его жены, сделал ли он ей легче или теперь оно с ней навсегда? Сделал ли он хоть что-то, чтобы спокойно смотреть ей в глаза, не чувствуя и доли той вины, которая кусок за куском поглощает его, переваривает. Подобно дикому, ненасытному зверю, которому все мало.

- Не там, - он мотает головой, - Я был не там, Си, - впервые соглашается с ней, с болью в голосе, не отводя взгляд, наблюдая как она смывает кровь с лица, как тело сотрясается от всхлипов. Хочет ей чем-то помочь, поэтому бросается к ящику, в котором они хранят лечебные зелья для детей, перебирает их пальцами, но видно слишком плохо. Зажигает свет в помещении при помощи палочки, но лучше от этого особенно не становится: от прыщей, от царапин, от отравления, от укусов. Ничего подходящего не находится, он со злостью вталкивает ящик обратно, бьет ботинком о шкаф, позволяет себе выругаться, он даже облегчить ее боль не может, хотя бы физическую.

- Сначала мы тебя приведем в порядок, да? - он падает на колени возле нее, пытается взять себя в руки, снова гладит ее по голове, игнорирует все ее попытки прогнать его, оттолкнуть. Если бы сейчас она была в себе, то не захотела бы, чтобы Джози ее видела такой, он не хочет, чтобы и это на нее потом давило. Фаб говорит с ней ласково, выдавливает из себя те остатки тепла, которые не перекрыты злостью от происходящего, на самого себя, на волшебника, который валяется в коридоре, - Идем, идем в больницу, - притягивает жену к себе, берет на руки, старается не сжимать слишком сильно, потому что все еще не понимает сколь серьезны ее повреждения. Хотя бы в больницу он может ее перенести, от этого хотя бы немного легче.

На нужном этаже его встречает знакомый лекарь, именно к нему он уже не раз притаскивал своих раненных товарищей, да и сам притаскивался пару раз в тайне от жены. Тот смотрит на них с нескрываемым сочувствием, особенно на Фаба, указывает пальцем на дверь неподалеку, Пруэтт не медля заходит в нее, кладет жену на больничную койку, пока лекарь уже суетится вокруг нее.

- Я могу с ней остаться? Пожалуйста, - лекарь в ответ кивает, пока уже приступает к осмотру, - Все будет хорошо, Си. Я никуда не уйду. Больше не уйду, - снова и снова Фаб обещает ей, что будет хорошо и сам же верит. Он вообще не уверен, что теперь сможет ее оставить. Сможет вернуться к работе, ордену. Он смотрит на ее лицо, на котором уже расходится синева от ударов и думает, что такое больше не может повториться, смотрит на шею, на которой виднеются красноватые следы и думает, жаль, что нельзя убить дважды, поломанные пальцы, порванное платье. Ему бы отвернуться, чтобы на секунду забыть об этом всем, но он заставляет себя смотреть, именно так как учат авроров, не залечивать раны, чтобы память о боли впечаталась, чтобы больше не допускать таких же ошибок.

А самое ужасное во всем этом, когда он, наконец, начинает слышать ее просьбы о том, чтобы он ушел. Тогда, когда она должна нуждаться в нем больше всего на свете, Сири выбирает одиночество? Ему это кажется безумным, неправильным, это все говорит не его жена, это говорит за нее шок. То, как она произносит его имя, не сокращенно, так она говорит, когда злится на него или ситуация чрезмерно серьезна, эта ситуация именно такая, он понимает, все понимает. Он бы понял даже, если бы она била его руками, если бы продолжала кричать, если бы прямо сейчас сказала, что разводится. Все это до боли логично, также логично, как ее опасения, когда его нет дома, нет, его все еще никто не хоронит, вероятно, лучше бы, чтобы что-то случилось с ним. Но было бы ей легче? В действительности, что страшнее видеть как мучаются твою родные, любимые или переживать боль на своей шкуре. Фаб не может ответить на подобные вопросы, он всегда готов жертвовать собой, но он совершенно не готов к тому, чтобы переносить чьи-то жертвы, жертвы Си. Ведь именно это и произошло, пока он спасал мир, она жертвовала всем, чтобы сохранить то, что было дома.

- Я никуда не уйду, - повторяет он, повторил бы еще сто тысяч раз, чтобы эта истина въелась в сознание его жены. Чтобы ей не пришлось думать о том, что поджидает ее за углом, потому что, если что он будет рядом с ней. Сейчас Пруэтт даже не задумывается о том, что на самом деле это и невозможно, быть с кем-то двадцать четыре часа в сутки. Что от всего не убережешь, от всех не убережешь. Но он ведь может попытаться, хотя бы этой ночью, пока она еще не сомкнула глаз, пока этот день для него еще не закончился.

Он облегченно выдыхает, хотя бы с Джози все хорошо, это хотя бы немного хорошие новости. Ему бы спросить почему она оставила дочь у матери, возможно, та уже что-то знала, когда оказалась дома. Сначала Фаб думает, что тогда бы она ему рассказала, если бы что-то угрожало их дочери, но, смотря на нее, понимает, что эту Сигрид он знает слишком плохо, напуганную, растерянную,  искалеченную, из которой слово сложно вытянуть.

- Си, почему ты оставила Джози у мамы? Тебе угрожали? Нельсон один или есть еще кто-то? - он гладит ее по руке, краем глаза видит ее тело, испещренное следами, которые еще чуть-чуть и станут синяками. Смыкает зубы, выдыхает носом, успокаивает себя, кладя ладонь на ее предплечье, гладит его.

Тело дома его сейчас беспокоит в последнюю очередь, он пошлет сову, попросит кого-то разобраться, это кажется такой мелочью, не заслуживающий внимания. Он оглядывает помещение, останавливает взгляд на окне, пытается думать о чем-то хорошем, когда-то они были здесь по счастливому поводу, когда родилась Джози. Фаб помнит это хорошо, одно из тех воспоминаний, которое помогает ему переживать плохие дни, такие как этот, но он не решается напоминать об этом жене, потому что это может напомнить о том, как тут же родился Йохан, которого они потеряли. Он не хочет больше никого терять, даже на время, которое ему предлагает Сири.

- Не думай об этом. Я со всем разберусь позже, - он сжимает ее руку крепче, крутит головой. Нет, она не должна так говорить. Будто он олицетворяет весь этот ужас, но это не так. Так не должно быть, - Нет, Си. Если ты уйдешь после этого всего, ты больше не вернешься, - Пруэтт уверен в этом, она поставит крест. После такого следуют перемены, после такого перечеркивают жизнь, начинают с чистого листа, он не готов дать ей перелистнуть себя, их семью. Он сползает на колени возле ее кровати, держит ее за ладонь, смотрит в глаза, - Я так тебя люблю, Сири, - прикладывает ее ладонь к своим губам, целует, - Пожалуйста, не делай этого с нами. Я все сделаю, все будет по-другому, просто дай этой ночи закончится, - ему кажется, что с ночью уйдет какая-то часть боли. Мама всегда говорила, что с проблемой, болью надо переспать и это работало. Он надеется, что, когда жена поспит, то перестанет считать затею пожить без него хорошей. Фаб не может их отпустить, сейчас он концентрируется на Сири, но понимает, что, если у него отобрать сейчас семью, дело времени, когда его окончательно поломает и тогда, слова жены о том, что Джози будет хоронить своего отца, вероятно, станут не так уж далеки от истины.