Она сжимает пальцы до хруста в суставах, перебирает платья на вешалках, выкидывает за спину те, которые уже начинают неприлично обтягивать. Но что она знает о приличиях, когда злится, матерится на домовиков, которые мешаются под ногами, в попытке приготовить все к «званному ужину». А что она знает об этих самых ужинах? Видимо, ничего, раз думала, что такие мероприятия не подразумевают толпу гостей и еще немножко. Деревянная вешалка ударяется об противоположную стену, когда Эмма вкладывает в бросок слишком много силы, только целилась она в окно. Разнести бы тут все, каждый сантиметр, выбить ножки из под комода, может упав проломит потолком и упадет на их гостей.

Какого черта! Почему Селвин ей врет, опять врет. Приукрашивает каждую деталь, будто она не видит как кривится его рот в попытке что-то скрыть. Утаивает даже масштабы разверзнувшегося события прямо под ней. Она слышит топот, приказывает домовику закрыть дверь, чтобы хотя бы не слышать гул из голосов. Все, чего она хочет последнее время это скрыться от людей, вжаться в кресло около кровати, прийти в себя, расставить мысли по полочкам. Но ее все время чем-то занимают, с тех самых пор, как она вернулся из Мунго, не давая поддаться тревогам. Колдомедики говорят, что ей нельзя переживать, но как она может не переживать, когда вокруг нее творится черт знает что, когда она не понимает, где правда, а где ложь, когда от мужа хочется держаться как можно дальше.

Может она и сделала вид, что забыла, как тот смачно ударил ее (благо такой опыт уже имеется), но забыть такое уже не получится. Эмма улыбается ему, натянуто, до скрежета в зубах, кладет ладонь на плечо, желая сжать его сильнее. Эта злоба в ней пускает корни день ото дня, делает дыры, ее можно ощутить почти физически, когда она вскакивает посреди ночи, чтобы отодвинуться от Оделла чуть дальше, спускает его руку со своего бедра. Он ей почти противен, только рассказать обо всем ей некому, она не чувствует поддержку ни в ком, даже в лучшей подруге, даже в брате, маме, в ком угодно. Миссис Селвин знает, точно знает, что что-то упускает, то, что не упускают другие, но все они убеждают ее в обратном, заставляют сомневаться в душевном равновесии, которое и так терпит не лучшие время благодарю бушующим гормонам.

Она любовно проводит ладонью по животу, а сама только и может, что бояться, что все это закончится как в прошлый раз. Поэтому-то Эмма так просила Селвина ничего не устраивать, ведь все это еще по воде писано. Она больше не хочет рассказывать всем плохие новости, от которых сама так и не пришло в себя. До сих пор. Но Селвину насрать, ей и хочется просто наплевать на все это, запереться и так и сидеть в комнате до окончания вечера, но она не хочет расстраивать мать и отца. По крайне мере их она увидеть не прочь, несмотря на то, что те как и все остальные не поддерживают ее паранойю.

Хорошо еще, что к вечеру она перестает обниматься с блевальным другом, правда цвет лица все еще оставляет желать лучшего. Кожа вокруг глаз почти прозрачная, так што виднеются все прожилки, а сами глаза красные, так как сон с некоторых пор посещает ее чуть реже, чем хотелось бы, и губы какие-то совсем тусклые. Но Эмме не особенно хочется заниматься вопросами красоты, это же Оделл захотел все это затевать пусть вот сам себе красоту и наводит, а она, разве что, расчешет вьющиеся локоны, оставив парочку из них ниспадать на лицо. Натянет на себя свободное платье, туфли на плоской подошве. Да, такой ее, вероятно, уже давно не видели, но ей насрать, пусть катятся по домам, если что-то не устраивает. Ей вот катится некуда, правда скоро, очевидно, вопросы катания шарообразных предметов ее начнут заботить особо остро.

Войдя в зал, полный гостей, Эмма пытается найти глазами Селвина, чтобы удалиться от того куда-нибудь в другой конец. Если уж тот собрал гостей по случаю, то, вопрос времени, когда он огласит предмет этого случая. Может волшебники даже воспримут это шуткой, учитывая, что доказательства пока разглядеть сложновато. Тогда бы и она эту шутку поддержала, сказав, какой ее муж хуевый шутник. А пока она хватает с подносов разные закуски, пихает их себе в рот, так как после того, как ее вывернуло последний раз, во рту не побывало и кусочка еды. Один из таких кусочков даже встает поперек горла, когда та боковым зрением замечает Флинта. Какого хрена?

- Флинт, тебя что Оделл пригласил? - она подходит ближе к нему, говорит с набитым ртом, так что понять ее может быть сложно. Опять слишком странно, Оделл всегда ненавидел Уилфреда, по очевидным причинам. Зачем бы ему приглашать ее бывшего друга на этот праздник жизни? - Ты же вроде не хотел, что бы я возвращалась в твою жизнь. Чего пришел? - это звучит злобно, никак по-другому у нее не получается прикрыть ту боль, которую она ощущает в связи с вторичной потерей друга или вернее с пресечением попытки вернуть его. После той их встречи все стало только хуже, она снова не может представить жизни без него, а он может. и Как в таких ситуациях поступать, когда у одного все хорошо, а у другого разрывается все существо?

На самом деле она была зла на него, хоть и понимала, что злость та, вероятно, иррациональна. Стоило бы проникнуться уважением за ту честность, которой Флинт ее одарил. Вот у нее в свое время не хватило духу сказать ему без каких либо сожалений, мол так и так, ничего у нас с тобой не получится. А значит может ли она хотеть и требовать чего-то сейчас? Но ведь желаний у нее отнять никто не может, остается только покрывать их этой маской злобы. Упиваться собственным бессилием, когда вновь приходится его видеть, хорошо еще, что не в компании какой-нибудь «Дотти».

- Ааа, - протягивает она, будто познала какой-то по-настоящему глубинный смысл, - Пришел мне сделать комплимент? На тетушке Лисбет нормальные закончились? - Эмма, в общем-то, сама знает, что выглядит так себе, только рассчитывала на то, что раз Флинт больше не ее друг и быть им больше не желает, то хотя бы придержит дрянные комментарии где-то при себе. Да и настроение у нее сегодня мало располагает для того, чтобы воспринять подобное тепло. Больше хочется топнуть ногой, опрокинуть вино ему на грудь и тоже бросить что-то из серии «а рот у тебя до сих пор дырявый как дуршлаг».

- Она стала на десять лет старше и на столько же похотливее, - сложно забыть, как та самая тетушка хватала Флинта за задницу и просила поцеловать ее в щеку. Эмме оставалось только смеяться, когда та плотно стискивала друга в своих толстых объятиях, пока у того хрустела поясница, несмотря на юный возраст, - Где тебя потрогали в этот раз? - прыснет она, перекладывая небольшую тарелку с закусками в сгиб локтя, чтобы поаплодировать, вслед за остальными гостями. Эмма не особо слушает, что происходит кругом, даже кидаться колкостями с Флинтом интереснее, чем все происходящее кругом, по крайне мере это отвлекает от того зачем они тут все собрались. И ей совсем не хочется, чтобы Уилфред в этом учувствовал, она и сама не понимает почему именно, но все это будто еще сильнее отдаляет ее он него.

- Вот сам бы его и надел тогда, раз оно тебе так нравится, - вот ей платья его матери никогда не нравились. Все какое-то тусклое, почти поминальное, примерно такое же как и сама Миссис Флинт, лишенная всякой жизни. Когда она надевала все эти свои платья, казалось, что вот-вот и огласят список тех, кого сегодня схоронят, чтобы просто найти причину для подобного гардероба, - Да и кто сказал, что здесь сегодня праздник? - в это время за спиной возникает Оделл. Она чувствует как его рука ползет по талии и в душе ее передергивает, - У нас же званный ужин? Да, Оделл? Не пора ли всем тогда надрать пузо и пойти на х... - ее слова заглушаются восторженными выкриками, может так и лучше. Она чуть отстраняется от мужа, берет его руку в свою, чтобы больше его руки нигде на ней не бывали, все лучше, чем блуждать по туловищу.

- Флинт, - на его лице, кажется, нет не единой лишней эмоции, только уголки губ еле ползут вверх в какой-то победной улыбке, - Мы очень рады, что ты пришел, - он крепче сжимает руку Эммы, снова притягивает ее к себе, пока та упирается, желая бежать как можно дальше из этого места, но вместо этого поддается, - Тебе этот ужин точно понравится, - ей кажется, что голос Оделла чуть надламывается, а еще она не понимает всех этих фраз, как будто в них есть что-то такое чего она снова не понимает. Очевидно есть, потому что воркуют эти двое уж слишком мило, у нее с мужем и то не такие милые отношения, еще чуть-чуть и они сядут рядом и начнут выпивать на брудершафт, и тогда Эмма точно решит, что окончательно поехала.

- Самое время озвучить повод, по которому мы все здесь собрались, - он прикладывает к шее палочку, заставляя голос звучать громче, слова прокатываются по всему залу, отдаваясь в смежных комнатах, - Да, милая? - говорит он, поворачивая на нее голову. Ей хочется на это ответить, что нет, нет, не время. Что она нехрена не милая, что пошел он к черту со всей этой своей напускной любезностью. Но заставляет себя улыбнуться, оголяя зубы, будто скалясь, а не улыбаясь вовсе, - Так вот, рад вам сообщить, что скоро Селвинов станет чуть больше! - волшебники начинают перешептываться, где-то из глубины толпы к ним пробирается Миссис Корнфут, которая уже вытаскивает платок из своей сумочки, чтобы приготовиться утереть слезы.

- Это правда? - восклицает она, - Да? Эмма, Эмма, как я за вас счастлива! - а Эмма только и может, что кивать головой, пока мать виснет на ее шее, сжимает сильнее, трогает ее за живот. Ей этого всего не надо, - Наконец-то! Ой, Уилфред, привет, - видимо та только заметила, что где-то неподалеку находится бывший друг ее дочери. Она смотрит на него как будто виновато, как будто ей неловко находится с ним в одном помещении, поэтому она все еще радостная, но уже не настолько, спешит схватить с подноса какой-то напиток и чокнуться им с кем-то из гостей.

- Ты был прав. Я все еще не падаю в обмороки просто так, - тихо скажет она, надеясь, что остальные не обратят внимание на ее слова. Хотя не все ли равно? Когда все это закончится? Если бы она могла хотя бы напиться, но теперь лишена даже этой приятной опции. Даже тот, кто был лучшим другом больше не поможет ей выкарабкаться из тщетности бытия, в котором она крепко застряла. Может поэтому ей так не хотелось, чтобы Флинт был здесь? Чтобы видел ее такой? Уставшей, отчаянный, злой? Не потому ли, что ничего из этого ему уже не важно? Только почему он смотрит на нее так странно?

Почему они с Оделлом так переглядываются? Она поднимает голову на мужа, вскидывает брови в немом вопросе, но тот только мотает головой, будто не понимает о чем она. Это снова выбивает землю из под ног, она ждет, пока кто-то займет вопросами мужа, после чего хватает Флинта за руку и тащит в столовую.

- Хочешь торт? - она зачерпывает пальцем крем, на торте, который ждет своего часа, чтобы быть поданным на десерт. Но это, вроде как, ее праздник, поэтому подан он будет прямо сейчас и в ее рот, - Почему? - скажет она тихо, прежде чем сказать уже громче, - Почему, Флинт?! Чем я мешаю твоей жизни?

Или все-таки идиотка? Она мотает головой насмехаясь, сама над собой. Наконец, кто-то дает ей надежду на то, что это не она свихнулась, а все кругом пытаются сделать из нее сумасшедшую. Но у нее даже предположений нет, что со всем этим не так, почти. Кроме того, что, очевидно, все это как-то сходится в одной постоянной - Флинт. Она до сих пор не может понять откуда у нее на ребрах та татуировка с сердцами, потому что ничего такого она никогда не делала, не с ним, не без него. И все эти сны, в которых он к ней является, причем начал являться еще до того, как они снова встретились в волшебном зверинце. То как смотрит на него Оделл, мама, чего он ей не говорит? Что от нее скрывает сам Флинт?

- Ты тоже это видишь? - она поддается вперед, застывает, думая, что вот сейчас узнает то, что ее тревожит все эти недели, а может и еще дольше. Крепко хватает его за запястье , не замечая как ногтями уже впивается в его кожу, - Мне кажется я схожу с ума, Уифлред, - а значит Оделл выигрывает, хотя она и не понимает в чем именно, - Все какие-то не настоящие. Оделл себя странно ведет, и мама, и Эмиль... - в глаза одно, а губу говорят совсем иное. От нее не на секунду не отступает чувство будто все это ширма, за которой происходит то, о чем ей нельзя знать. Но почему всем остальным можно?

Она отшатывается от него, закрывает ладонями лицо, вдыхает сквозь щели в ладонях. Отлично, теперь ребенок для него один из аргументов, действительно и чего она боялась, когда увидела его среди гостей. Но ведь это ничего не меняло, как и ничего не меняло наличие мужа, она бы выбрала его вместо Оделла, если бы только можно было. Как и вместо этого ребенка, которого она начинает ненавидеть, потому что он слишком тесно связывает ее с Селвином. Флинт должен понимать, видеть, каково ей. Десять лет это много, но все равно недостаточно, чтобы перестать ее понимать, по крайне мере ей так кажется. Но ведь и Эмма его не понимает, но только потому что он тоже что-то от нее скрывает. Она уверена в том, что будь они честны друг перед другом, все было бы также просто как в детстве. Если не считать всех этих детей и мужей, о которых он говорит.

- Это не аргумент! - она снова повышает голос, - Это хуйня какая-то, Флинт.  Подумай еще, - в ней закипает злоба, потому что все это неубедительно, взял бы пример с нее, когда она якобы все забыла о его чувствах, - С каких пор мужья и дети стали мешать дружбе? Может твоя жена против? Или кто-то другой? - как будто не было всех этих лет, как будто они снова стоят в кабаньей голове и ее раздирает вся эта ревность. Только сейчас эта ревность не сформирована, не объективизирована, она даже не знает кого ненавидеть за то, что тот ее отталкивает. Может себя? - Просто останови меня на правильном варианте! Но не решай за меня, как лучше!

Ей кажется что вот-вот и из глаз покатятся слезы, она старается дышать ровнее, ведь переживать же все же нельзя. Сказали бы еще как это сделать? Когда тебя пытаются выбросить из жизни, когда пытаешься цепляться изо всех сил, но не получается. потому что все соскальзываешь и соскальзываешь, хотя вроде бы выступы сухие, обычно с таких не соскальзывают. И в этом то главный вопрос, загвоздка. Ведь, если она и соскальзывает, почему просто не позволит себе упасть. Но это важно, так важно, что впору взвыть, раздербанить торт на мелкие кусочки, раздербанить Флинта, хотя ей кажется, что ей это и так удалось, потому что вид у него какой-то сметенный и расстроенный одновременно. Как будто все это и не по его воле тоже.

- Для чего? Чтобы ты ушел сразу же? - ведь для него это аргумент, чтобы оттолкнуть ее. Так она хотя бы получила небольшие крупицы его общества, чтобы все равно прийти к тому исходу, который произошел.

Почему он тогда сейчас не уходит? Не бежит скорее из этой столовой? Вместо этого прижимает ее к себе, отчего злость отступает на пару мгновений, ее заменяет разливающееся тепло по всему телу. Ей бы оттолкнуть его после всего сказанного, но она не может, не может пошевелиться, боится, что все это прекратится также быстро как началось. Чувствует его дыхание где-то в волосах, улыбается сама себе, прижимается к нему сильнее, вдыхает его запах, который знаком даже слишком хорошо. Стоило ли ждать этого столько лет, чтобы касания отзывались болью? Чтобы ее душило чувство неразрешенности, чтобы понять, что она потеряла? Чтобы дать ему разомкнуть объятия.

- Мне плевать на Селвина! - как будто он сам не видит, - Пусть катится к черту. Я просила его не устраивать все это. Но ему насрать. Мне тоже, - ей хочется убежать, но незаметно это сделать не получится их точно кто-то задержит, аппарировать тоже не вариант, поэтому только и остается, что сидеть в этой столовой, пока шум и гам не сойдет на нет. Или пока сюда не явится Селвин, чтобы разогнать всю эту ностальгию, - Знаешь что-нибудь про разводы? - в конце концов она ведь не знает, что у него там произошло за все эти годы, может он женат уже пятый раз, так что имеет на руках какого-нибудь специалиста по разводам.

Звучит он не убедительно, когда говорит, что что-нибудь сообразил бы. Флинт только и умел всегда, что соображать только то, что в очередной раз ее искалечит, правда, и его в придачу, но теперь все его идеи били куда больнее, чем разбитый нос, коленки или сломанная нога. Это даже смешно, глупо думать, что быть без него хуже, чем ломать ноги, ведь с ней случалось и то и другое. Ведь, когда в ноге надломилась кость, ей казалось, что она вот-вот умрет, еще хваталась за Уилфреда так сильно, что несложно было и ему что-нибудь сломать. Она может и хотела, потому что друг в большинстве своем засовывал ноги куда-то без последствий, или просто хорошо это скрывал, а вот ей пришлось сращивать кости заново. А, когда тот приходил к ее больничной койке, пару раз даже порывалась уронить на него большой кувшин с водой, но даже в этой задаче той выиграть не удалось, отчего приходилось изобретать что-то более искусное. Правда по итогу Мисс Корнфут быстрее выписалась из больничного крыла, чем нашла метод по внезапному ломанию ног , но в душе обиду все же затаила.

Но может она все же нашла метод, теперь через много лет? По крайне мере в ней точно что-то ломалось. Как будто она не знает что. Проще ли делать вид, что для нее это только дружба, что в ней ничего не дрогнуло, когда кто-то в толпе спрашивал его про Миссис Флинт и не ту, что была ей знакома. Что она все еще та девочка, которая отвергла своего друга, не зная как потом все обернется.

- Ну раз пять такие как ты точно разводятся, - она улыбается ему, почти что впервые искренне за этот вечер. С кем улыбаться, если не с ним, - У тебя, знаешь, лицо разводилы, - как будто Эмма знает как выглядят лица разводил. Но ведь можно предположить, что у друга было примерно пять жен: одна убежала после его очередной шутки, когда тот харкнул ей в лицо, чтобы узнать ядовитая ли у него слюна после количества выпитого огневиски; вторая словила сердечный приступ, когда он заявил, что аппарация для уебков, и спрыгнул с крыши прямо на ее ровно постриженный газон; третья наверняка умерла в родах, когда его ребенок решил выйти через рот, вместо того, чтобы поступить по-человечески, а не по Флинтски; четвертая оказалась мужиком, и там сам Мерлин велел ретироваться из брака; а пятая, видимо, теперешняя, с крепкими нервами, желудком, и ногами, чтобы отбиваться от очередной идиотской идей Уилфреда.

- А Миссис Флинт все не угомонится, - задумчиво говорит она, - Получается ты с ней до самого конца? Пока смерть вас не разлучит? Это почти романтично, - и грустно. Она еще делает жирный упор на этом «ней», будто его жена может быть хуже, чем Селвин. Он вон и по званным ужинам ходит без нее, и никто не удивляется, почему ее с ним нет, привыкли, видимо. Ей такая роскошь практически недоступна, везде он по пятам, а, если не он, то его шавки. Говорит, что боится за нее, бережет, а сам смотрит зло, подозрительно, будто надеется, что очередная вылазка даст ему новый повод выпустить на нее свою ярость. Откуда она у него берется?

Она следует за ним, больше и не за кем. Жаль предел свободы в этих стенах - это вот эта небольшая подсобка для эльфов, пару шагов в сторону и уже стена. И дверь за ними захлопывается, ей бы вздрогнуть, потому что теперь он слишком близко, она смотрит на Флинта слишком внимательно, почти с вызовом. Чувствует, что аргументы вдруг начали сыпаться не только для нее, но и для него тоже, и разве это не повод воспользоваться моментом? Очевидно, что повод, если она слышит как его дыхание сбивается, как, впрочем, и ее, когда Флинт касается ее губ. Только Эмма все еще не понимает до конца, прижиматься сильнее, ловить каждый миллиметр этих касаний, обнимать за шею, гладить ее ладонями, или отталкивать. Но выбора здесь, конечно, нет, есть только Уилфред, без которого все не то и не так, теперь она это знает точно.

- Что? - она упирается ладонями в его грудь. И когда она успела стать целым наваждением? Но она готова не задавать больше лишних вопросов, пока, на какое-то недолгое мгновение, которое вот-вот разрушится, - Я? Я...да - говорит о разводе сейчас не хотелось, потому что она все равно не знает, как это все делается, вернее примерную схему узнать несложно. Вот только, есть небольшая, совсем маленькая вероятность, что никакого развода ей не видать. Селвин скорее заедет ей еще пару раз по физиономии, чтобы думать забыла о подобных вещах, оттого то она с таким наслаждением упивается той запретностью, которую ощутила в этой подсобке. Чего больше в этом мести или любви, которую она топила в себе много лет?

- Давай разведемся вместе? Примерно как отодрать кусок волос с твоей ноги, - неприятно, но потом пройдет. Это она тогда придумала новую игру со смолой, найди наиболее волосатую поверхность и прилепи ее к ней. Поверхность ноги Флинта как раз подходила для этого эксперимента, поэтому уже через пару минут друг орал благим матом, пока она держалась за живот, чтобы не сдохнуть со смеху. Сейчас уже не так смешно. Сейчас хочется оторвать, что угодно, но только не его из ее жизни. Но Флинт все как заведенный, черт бы его побрал.

- Ты всегда будешь частью моей жизни, Флинт, - она приподнимается на носочках, целует его уголки губ, - Хочешь ты этого или нет, или кто-то другой, - ей кажется, что нет таких причин в мире, чтобы они не могли быть вместе. Она бы и попыталась перебирать, но для себя уже все решила, нет и все, - Ты был ее частью все десять лет, даже, когда тебя не было рядом. Но ты всегда можешь сказать, что больше меня не любишь, - это кажется единственным достойным аргументом, который бы использовала и сама Эмма, если бы хотела кого-то от себя оттолкнуть, кого-то вроде Флинта. Только честна ли она сама с собой, в действительности может ли даже это изменить что-либо, когда всего мгновение назад он целовал ее вовсе не как человека, которого можно не любить.

За ручку уже кто-то дергает, а она смотрит на него, желая только того, чтобы он остался. Пускай через минуту с двери снимут заклинания, пусть их даже здесь увидят, это ее праздник, как будто она не может запиреться со своим другом в подсобке. Не для того ли нужны подсобки, чтобы запирать в них что-то? Но кто-то снаружи думает, что нет, нехрена не для этого.

Эмма заглядывает за плечо Флинта и видит раздосадованную мать, которая параллельно своему этому взгляду полотенцем стирает с ладоней крем от торта. Кажется, наконец, пришло время десерта, а в доме все также шумно, а может даже еще шумнее, чем было. Для нее время замерло в тот самый момент, когда она вошла с Флинтом в эту столовую. Миссис Флинт такой бег часов явно не устраивал. Она широко растопыривает локти, опираясь о свою талию, Эмме от этого почему-то смешно, будто они с Флинтом снова подростки, которые нашкодили и сейчас она их отчитает.

- Там подают торт, - она вперяется взглядом в лицо Флинта, почти цедит слова, - Вам бы поспешить иначе последний кусок урвут, - только звучит это все как-то не по доброму, будто она не о торте говорит, а о том, что кому-то нужно сходить нахуй или где-то рядом, - По одному выходите, - а сама хватает Уилфреда за запястье, пока Эмма не особо-то и спешит снова заступить на пост хозяйки вечеринки.

- Ты что делаешь, Уилфред? - женщина смотрит на него грозно, так грозно она не смотрела даже в детстве. На лбу пролегают крупные морщины, которые только углубляются по мере того, как та вглядывается в него, - Хватит. Отпусти Эмму. У тебя же самого дети. Зачем ты лезешь в семью? Без тебя ей было лучше. - Эмма не помнит, но не Миссис Корнфут, которая гладила свою дочь по волосам, пока та рыдала на ее плече. Пока Флинт выбрал просто исчезнуть на много лет. И зачем он вообще вернулся, если без него всем было лучше. Ей кажется, что Эмма была счастлива до того, как тот снова возник в ее жизни, до того, как этот безрассудный мальчишка дернул ее на то, чтобы сбежать вместе. Ей жалко бедного Оделла, хорошо еще, что он все смог простить, но она вот Флинта простить не может, перед глазами все стоит картина заплаканного лица Эммы.