Ночь темна, темнее, чем раньше, это время суток тянется подобно густому меду, не спеша, насмехаясь злобным голосом прямо на ухо, пока она пытается уснуть. Ворочается с бока на бок, переворачивает подушку, зажимает одеяло между ног, скидывает его себя, шумно вздыхает и все это по кругу до тех пор, пока ей не овладевает сон, который, впрочем, не чем не лучше яви. Во сне Эмма снова видит его, ей страшно как и в момент встречи, но немного по-другому, тут она боится за него, потому тот не дышит, только изо рта течет тонкая струйка крови и взгляд будто застывший, стеклянный, не настоящий. И просыпается она раньше назначенного, оттого что щеке мокро, ибо подушка к этому времени вся пропиталась слезами, но она все равно больше не может спать, лучше не видеть Уилфреда вообще, чем видеть вот так.

Она поднимется слишком резко. в глазах на мгновение станет слишком темно, потому стоит позволить себе с минуту задержаться на мягкой поверхности кровати, свесив ноги на пол, надеясь что за них не схватятся никакие монстры. Все монстры здесь, среди вполне настоящих людей, коими первые в действительности являются также. Эмма смотрит на вторую половину семейного ложа и думает, что в этой комнате, пожалуй, монстров не осталось, потому можно не боятся, смело ступить к окну, чтобы вглядеться в густую темноту раннего утра. Ей не зададут вопрос, почему она проснулась так рано, не пожелают доброго утра, не посмотрят почти презрительно. Она проводит рукой по правой стороне щеки и вздрагивает, в который раз забыв о том, чего ей стоила встреча с Флинтом. Ей кажется это мелочь, Селвин мог бы позволить себе большее, Эмме почти хотелось этого, может быть, если бы он ударил чуть сильнее, она бы могла потерять память и хотя бы ненадолго отключить все эти мыслительные процессы, связанные с тем, кого она не хочет вспоминать. Может Оделлу тоже бы стало легче?

А пока тот, кажется, тоже забыл про существование здорового сна. Слишком много времени проводит в своем кабинете, что-то бурчит себе под нос, колдует ночами. До Эммы и сейчас доносится его голос, но разобрать, что муж говорит у нее не получается, но она почти рада, что ей не приходится поддерживать этот разговор, с разговорами стало совсем трудно, что вполне закономерно. Она накидывает халат на плечи, медленно открывает дверь спальни, чтобы Селвин не заподозрил ее в пробуждении, ступает не слышно, даже по тем местам пола, где выбились паркетные доски. Кажется, за много лет проживания в этом доме она выучила его слабые места, возможно стоило изучать слабые места вовсе не дома, хотя чтобы она с ними делала? Метнула бы их прямо в Оделла, когда тот угрожал расправой над Флинтом, или закрылась, как щитом, когда его рука резко встретилась с ее лицом? Она уже даже не понимает, кто из них виновный, а кто судья.

— ....надоело ждать Хораса, — она прислоняет ухо к двери кабинета Селвина. Ей кажется, что она слышала еще чей-то голос, — За два дня кого угодно можно достать из под земли...Разберись, пожалуйста, — вежливый, как всегда, — Ногу там сломай, как ты умеешь, голову пробей, припугни, — Эмма напрягается, в душе зарождается какая-то непонятная тревога. Да, она знает, кто ее муж, по до событий тремя днями ранее он никогда не показывал ей другую свою сторону, теперь ей кажется, что вся жестокость будто как-то связана с ней, а может и не кажется, — Если с ним будет много проблем, можешь убить Флинта, - не кажется. Она застывает на месте, не способная сдвинуться. все существо охватывает какой-то немыслимый страх, сердце как будто останавливается, дыхание сбивается, будто она пробежала пару километров. Нужно зажать рот рукой, пусть она даже задохнется, ведь он может услышать и тогда станет еще хуже. Только куда хуже непонятно. Ведь это Флинт с ним без проблем быть не может, а значит...Нет, нет, нет.

Ей нужно начать думать, немедленно, но в голове только снова возникает Флинт из сна, неужели ей это снилось не просто так? Он вроде никогда не проявляла способностей к ясновиденью, вероятно, ее подсознание знало куда больше, чем она. Впрочем, нужно ли тут что-то знать, чтобы понимать, что Селвину в этот раз одного ее слова будет недостаточно. Она также тихо возвращается в спальню, запирает за собой дверь, бросается к дамскому столику, выдвигает ящики в нем, один за другим, всеми силами стараясь не греметь. Чертыхается, потому что под руку не попадается ничего подходящего, кажется, пора навести порядок в своих вещах. Следом запускает руку в небольшую деревянную коробку, стоящую на столике, и, наконец, выуживает из нее небольшой компас с буквами алфавита по окружности. Наскоро дергает пальцем по стрелке, отбивая сообщение "Флинт. Опасность", после чего поднимает голову, чтобы взглянуть на часы, кажется, еще слишком рано для сообщений Эмилю, но она надеется. Поверх добавляет "Срочно", хотя предыдущие два слова и так, в общем-то достаточно исчерпывающие. Главное, чтобы он свой компас не хранил также как Эмма, которая вдруг задумалась о том, что, возникни у брата столь же неотложная ситуация, и она бы узнала о ней только тогда, когда бы уже стало совсем поздно. Хочется думать, что Эмиль все же другой, если так не думать можно задохнуться прямо здесь, в спальне Селвинов.

Но она не может просто сидеть и ждать, ей бы самой сейчас бежать к Флинту, но боится, что за ней слежка. Потому увязывается за Селвином на работу, мотивируя это встречей с отцом, который работает в другом крыле. Селвин даже почти не возражает, потому что та будет на видном месте, а Флинт там, если и появится то едва ли будет в состоянии как-то повлиять на его жену. Все же он больше рассчитывает на то, что тот вызовет проблемы, а значит у Оделла этой самой проблемы больше не будет. Почти забавно, насколько диаметрально разные надежды в данный момент испытывали Мистер и Миссис Селвин, хотя транссгресировали вместе с в одну и ту же точку.

Ей, конечно, для отвода глаз придется зайти к отцу в кабинет, задать пару дежурных вопросов, улыбнуться его коллегам, которые вспомнят, что она приходила сюда еще малышкой. Только в душе будет идти война между надеждой и отчаяньем, между болью и желанием все забыть. Это когда-нибудь вообще закончится? Если и так, то точно не сегодня. Сейчас она думает, что никогда, вчера думала также, впрочем прошло всего три дня, даже не десять лет. Эмме бы задуматься зачем она вообще сюда пришла? Чтобы что? Чтобы, если Флинта привезут раненного (о другом варианте лучше не думать) посмотреть на него из-за стенки и поглотать слезы, пока Селвин не засечет ее за этим занятием и не оставит отпечаток на второй стороне лица? А, если не привезут? Тогда она так и будет угасать в неизвестности, помер ли тот где-то в канаве с пробитым черепом или Эмиль успел его предупредить и Флинт в безопасности?

Она не понимает зачем, просто выбирает делать хоть что-нибудь, кажется, сидя дома, она бы уже сошла с ума, хотя и сейчас находится где-то неподалеку от этой станции. Эмма захлопывает дверь кабинета за собой, делает пару шагов, останавливается, кутается в шерстяную кофту, пряча в складках трясущиеся ладони. А потом замечает боковым зрением силуэт, отчего дрожь охватывает все тело, потому что из-за поворота доносятся шаги, вероятно, местных лекарей. Она нервно озирается по сторонам и примечает небольшую дверку прямо за ним, кажется, отец говорил, что там что-то вроде чулана.
Эмма в два счета пересекает расстояние между ними, чтобы втолкнуть Флинта в дверь, а дальше в помещение за ней. Еле успевает, почти беззвучно захлопнуть дверь, прежде, чем их кто-то увидит. Прижимает ладонь к его губам, чтобы тот не выдал их, хотя можно было бы и по-другому, но вместо этого ее же губы сохнут от того, что она тяжело дышит. Из-за всего, потому что бежала, потому что он почему-то снова рядом, потому что, с ним все хорошо? Этого она не успела оценить.

— Что ты здесь делаешь? — Эмма шепчет как можно тише, только сердце стучит предательски громко, как бы оно их не выдало, — Ты в порядке? Эмиль тебе сказал? — от этого вопроса встает ком в горле, потому что она вспоминает, как ей страшно, как может быть страшно, допустив мысль, что его больше нет. Эти мысли заставляют ее рывком сократить расстояние между ними до критического, сомкнуть руки за его шеей, коснуться пальцами волос, впиться, почти что врезаться губами в его, целуя, как будто это глоток воды посреди сухой пустыни. Кажется, еще чуть-чуть и она бы задохнулась. Потому пытается каждым касанием уловить его существование, пока он снова не исчез, пока кто-то не распахнул дверь, которую она прижимает спиной.

На какое-то недолгое, уже просачивающееся сквозь пальцы, подобно песку, мгновение, кажется, что все почти нормально. Когда его руки прижимает к себе боль утихает, сменяясь чем-то вроде эйфории, так наркоман проживает очередной приход, который позже оставит в нем непоправимый след, сведет в могилу. Она уже ощущает, как неуверенно под ногами держится земля, с каждым движением осыпается в бездну, частица за частицей, камень за камнем. Но тот камень, что висел на душе, сейчас кажется легче, пока она целует его жадно, вспоминая как делала это еще более смело десять лет назад, не боясь никаких мужей, чужих жен или Миссис Флинт. Даже странно, как их губы тогда не стерлись в пыль, хотя ей и приходилось прибегать к помощи всяких бальзамов, которые, впрочем, не могли спасти горящую кожу после взаимодействия с Флинтом. Как и не могло ничто спасти их от всего, что произошло, от того, что уже не вернуть, не исправить. Но, когда Эмма чувствует на себе его ладони, кажется, что какой-то призрачный шанс еще есть, хотя верить в это боится.

— Ай, — Флинт помогает ей вспомнить о том почему она вообще здесь, когда прикасается к ее щеке, особенно к правой. Хорошо, что в чулане темно, а при свете ей неплохо удается скрывать это  за копной кудрявых волос, которые сполна обрамляют овал лица, — Нет, не нормально, — лучше бы он молчал и не спрашивал. Почему Флинт не может просто отвечать на поставленные вопросы? — Ничего больше не нормально, Уилфред! Я спать не могу и есть...И жить,— без тебя. Она все еще пытается говорить шепотом, но в него вероломно вмешивается голос. Так же вероломно, как Флинт в ее жизнь, только себя она может заткнуть, например, зажав рот рукой, а его, кажется уже никуда не деть, потому что Эмма просто не понимает как. Она не может убедить себя в том, что больше не любит его, как сказала тогда. Потому что каждый раз, когда пытается, все нутро съеживается, противясь этой наглой лжи, которая идет в разрез со всем, что в ней есть, было и будет. Еще тогда в школе все смеялись какие они не разлей вода, сейчас уже не так смешно, потому что эта истина мешает им идти каждому по своему пути. Но что, если на самом деле путь один, просто кто-то то и дело сталкивает их ногами в иное направление, направление, испещренное острыми камнями и обжигающим песком, стужей, пробирающей до костей, зноем, сводящим с ума.

Ей больше не хочется противится, несмотря на весь страх того, что будет дальше. Что сделает Селвин? Сдержит ли обещание Флинт на этот раз? От этих вопросов начинала болеть голова, эта неуверенность ни в чем загоняла в угол, но ведь Эмме такое не впервой, они с Уифлердом все детство провели в схожем состоянии духа. Когда бросаешь камень в акрамантула, думая как быстро он пересечет расстояние между ними и кого сожрет первым, а в итоге тот переключается на жертву покрупнее, вроде дикой рыси, кажется, что нет ничего веселее этой перманентной атмосферы адреналина. Пожалуй, сейчас в не просыпается нечто похожее.

— Ку...— она хочет спросить куда они аппарируют, хотя нужно говорить что-то вроде: "Нет, никогда, не за что", интенсивно мотать головой, сглатывать привычный ком в горле, но вместо этого она и вправду готова убежать. Но вместо этого кто-то резко распахивает дверь, после чего та ощущает под собой холодную твердь полов Мунго, а сверху Флинта, который падает на нее. От удара дыхание спирает, но еще больше спирает от того, что ей слышится привычный парфюм, который вызывает крайне неприятный воспоминания. Волшебник с таким парфюмом уже распахивал дверь, за которой были Эмма с Уилфредом, после того раза их больше никто нигде не заставал в схожей близости, только кому от этого было хорошо?

Эмме почему-то кажется, что Мистер Флинт не входит в число этих людей. Скорее ему все равно, а может и нет. Она только жмется к Флинту, не знает как теперь выпутываться, потому что это сейчас он смотрит один на них, а что, если из-за угла вывернет еще парочку работников, а что, если среди них будет Селвин или его коллеги? Тогда муж точно убьет Уилфреда, за которого она хватается как за спасительный круг, которого вот-вот и самого лопнут. С носом его вон уже кто-то и так поработал, она только надеется, что за этим не стоит история связанная с ее фамилией, что носом там и обошлись, хотя это и удваивает панику в глазах.

Мистер Флинт уже даже открывает рот, чтобы изречь что-то типично холодное и отстраненное, но взгляд его задерживается на щеке Эммы, которая спешит вернуть густую прядь из-за спины на лицо. Она смотрит на него почти также холодно, хотела бы иначе, приправить это некой мольбой, но не получается, ведь это благодаря ему Селвин выпнули из жизни его сына. Она, конечно, все еще плохо понимала, что было дальше и почему этот самый сын, ничего не предпринял, чтобы вернуться к ней, но основную вину все же вкладывала в личности его родителей. Уифред с Эммой были подростками, это Мистер и Миссис Флинт взрослыми, или быть взрослом это обязательно делать такие жестокие вещи? Может и так, она ведь была взрослой и собиралась сделать непереносимо жестокую вещь по отношению к своему мужу, впрочем, она знает, в данном случае, жестокость, едва ли, останется безнаказанной. Потому сжимает крепко руку Флинта, когда они поднимаются на ноги, оба смотрят внимательно на мужчину, который в действительности никогда не казался ей похожим на отца друга. Слишком уж разные, да и в ее семье была совсем иная модель поведения, исходящая от Мистера Корнфута, не такая холодная и, будто бы, равнодушная.

Он молчит слишком долго, так долго, что в ушах начинает звенеть, когда вдалеке слышатся какие-то крики больных. Только вздыхает слишком шумно, а потом разворачивается по направлению к выходу из крыла, пока Флинт с Эммой переглядываются с друг другом. Кажется, даже его отца утомила вся эта драма, крутящаяся вокруг их семей, ему только хочется, чтобы его не ввязывали в это. Выпить чашечку предобеденного кофе, закинуть ногу на ногу, прочесть новости в ежедневном пророке. Лучше он сделает вид, что ничего не видел, зачем ей весь этот шум, который и так неизбежно поднимется, только его роль в этом уже будет совсем маленькой. Но Эмме от этого не спокойнее, кто знает, что творится в голове у этих Флинтов, потому нужно скорее, что-то решать, куда-то бежать, сжимать ладонь Уилфреда еще сильнее, потому что по спине то и дело пробегает ледяной холод.

— Это безумие, — говорит она прокручивая в голове все, что сейчас происходит, — Прям как раньше, — уголки ее губ подрагивают в еле заметной улыбке, — В этом крыле нет аппарационных участков, — Эмма пытается вспомнить все, что ей рассказывал отец о устройстве Мунго, но получается плохо, мысли то и дело переключаются на панику, — Нам нужно на первый этаж, в приемное отделение, туда все аппарируют, — только тут небольшая проблема в том, что они на четвертом и, чтобы оказаться в нужном месте требовалось пробежать коридор, в котором легко встретить какого-нибудь лекаря, знакомого с Селвином. Но они ведь успеют быстрее, чем до того дойдут новости? В конце концов, какая теперь разница, он же в любом случае узнает, что его жена пропала, а там нетрудно связать одно с другим.

Торопиться и вправду стоило, только она не знает в кукую из сторон бросаться, слева можно добежать быстрее, но там по дороге крыло Селвина, справа намного дольше и потенциальные люди Селвина. Кажется, теперь ее мир даже больше вращался вокруг Оделла, чем за почти десять лет брака. Последние пару лет она даже понимать его перестала, как можно одновременно лечить волшебников и калечить? Где он прятал ту кровожадность, которая читалась в его глазах в ту ночь, когда он явился с окровавленными руками или в тот вечер, когда она вернулась от Флинта? Кажется, это даже не эмоции, что-то более поверхностное, на уровне инстинктов, когда зверь не дает подобраться к своей добычи никому другому, даже, когда сполна пресытился. Эмма думает, что то самое пресыщение случилось уже очень давно, возможно, даже Селвин сам об этом не думал, возможно, он и не любит ее вовсе, а любит это ощущение обладания кем-то. Но она может только догадываться, желать, чтобы это было так, в таком случае, ей не нужно выделять в себе место под столь объемлемое чувство вины.

Когда ее греет ладонь Флинта она почти не думает о вине, думает о том, что, наконец, делает то, что хочет, а не то, что от нее требуется. Больше не хочется быть умной и справедливой, только бежать и не от Уилфреда, а к нему, а в данном случае с ним. Они же всегда убегали от проблем, по крайне мере находили выходы даже из казалось бы патовых ситуаций, наличие жизни в них самое твердое доказательство. Пусть на теле хранились отпечатки их прошлого, как и на ее и на его пальце обручальные кольца, которые вновь напомнят им о том насколько все это эгоистично, но Эмма смотрит на Уилфреда и почти не сомневается. Оттого ли, что времени на сомнения нет? Или потому что все это до боли логично и закономерно? Она же не думала, что правда сможет все забыть, заставить себя поверить в то, что не любит его?

— Метлу? — она уже почти срывается с места, но рука Флинта ее тормозит, — Да, я видела ее сегодня, когда заходила к нему, — Эмма пытается как можно быстрее вспомнить, где именно ее видела, все же, если они будут носиться по его кабинету, в котором сидят еще где-то четыре человека план может закончиться не слишком радужно, — Я не уверена насколько она рабочая. Папа ее даже в стеклянный ящик какой-то запихал, чтобы все любовались раритетом, — если они попробуют на ней летать, есть вероятность, что метла начнет барахлить, не легче ли тогда просто выпрыгнуть из окна? Не знай Эмма всех этих дурацких правил Мунго так бы и сделала, но, кажется, кто-то говорил, что в свое время на окна наложили чары, чтобы буйные пациенты не думали покончить с жизнью.

— Через окно не получится, — но кто им мешает и вправду пробить дыру в стене, это она объяснит позже, нечего терять время. Эмма только надеется, что в эту часть плана не вмешается волшебство Мунго, — Идем, быстрее! — они бегут в сторону отцовского кабинета, по дороге Миссис Селвин смотрит на часы на руке. Еще примерно пять минут и отец пойдет на обход своих пациентов, кажется все остальные тоже, ей нужно как-то остаться внутри, а еще незаметно протащить Флинта, второе сложнее всего. Пока они могут только ждать, она прижимает Флинта к стене, там, где их не могут увидеть, — Через пару минут оттуда все выйдут, скажу отцу, что забыла у него в кабинете заколку, — Эмма тяжело дышит, слишком много резких движений за одно утро, — Окна заколдованы, из них не выпрыгнуть. Они начнут визжать или что-то вроде и это в лучшем случае.

Но вот полеты, полеты ее смущали больше всего. Флинт может и играл в команде, а она, если и играла, то в той, команде, которая назвалась "кто быстрее сломает шею, упав с метлы". И сейчас, когда в метле никакой уверенности не было, в ее способностях тоже, идея лететь вдвоем казалось совсем дикой. Легче и вправду сигануть вслед за Флинтом. А это идея.

— Давай не будем так рисковать? Кажется, мы уже слишком стары для такого дерьма. Тем более твоя мордашка в виде блина мне будет нравится меньше, — своя, в принципе, тоже, — Я прыгну следом, а ты спустишь меня левитационными чарами, — ей кажется это самым оптимальным вариантом, конечно, за это время кто-то может сбежаться, но сбежаться могут в любой момент, даже когда Уилфред начнет закидывать ногу на метлу. Главное, чтобы не как в тот раз, когда она также начала закидывать ногу на кентавра. Она снова смотрит на часы и на дверь кабинета, самое время ее распахнуть, что и происходит спустя какое-то мгновение. В коридор врывается шум от голосов лекарей, те что-то оживленно обсуждают. Ей остается только подлететь к отцу и рассказать о своей проблеме с заколкой, что она и делает, предварительно шепнув Флинту, чтобы зашел в кабинет через пять минут.

Она думает, что за это время коридор опустеет, а она найдет ту самую метлу. Но когда Эмма заходит внутрь, у нее внутри что-то обрывается, потому что в углу сидит какой-то рыжеволосый парень, который после ее появления теряет интерес к книге перед собой и обращает свой взор на нее. Ей ничего не остается как натянуть на себя улыбку и сказать, что отец просил найти его метлу, очень хочет показать ее старым друзьям. Парень указывает пальцем на угол позади себя, туда, где и стоит нужный артефакт. Она мешкает, ведь вытащить метлу наружу у нее не получится, да и стекло, в котором она заключена во много превышает тот вес, который Эмма могла бы поднять. Можно было бы вытащить палочку и помочь себе чарами, и Эмма себе помогает, только немного иначе, направляя палочку на непрошенного свидетеля, так, чтобы тот влетел в стену. Она вообще-то хотела просто заставить его потерять сознание, не таким зверским методом, но получилось как получилось.

Оделл бы мог ей гордится, лучшие практики, но ему уже кто-то говорит, что пару минут назад видел Миссис Селвин в крыле ее отца. Ему это кажется странным, учитывая, что та сказала, что зайдет к нему на десять минут, а с тех пор прошло куда больше. Зачем ей врать об этом? Ответа на этот вопрос у него нет, конечно, она могла бы заговориться с отцом, но почему-то теперь любая задержка видится ему чем-то фатальным. Оттого он покидает свое крыло, чтобы развеять или подтвердить свои подозрения.

Она вздрагивает, когда дверь открывается, боится, что это может быть не Флинт, тогда ей прямо сейчас достанется за рыжего парня. Вглядываясь в его тело у стены, распластанное как-то неестественно, как распластывается любое тело без сознание, она не находит, что ответить, только плечами пожимает, нервно кусая губы. Надеется только, что тот и вправду жив, потому что только смертей им здесь не хватало. С другой стороны они и так уже в Мунго, а значит, если что его еще успеют оживить, лишь бы дали им лишних пару минут, чтобы смыться отсюда. Оставить позади сковывающие стены, будто она и не из здания вовсе пытается выбрать, а из клетки, которая представляла всю ее жизнь от момента исчезновения Флинта до этого самого. В это спешке краски сгущаются, прошлое кажется даже хуже, чем есть на самом деле, потому что мозг пытается отрезать все пути для отступления, сбежать обратно уже не получится, только вперед в пропасть, причем в прямом смысле.

Эмма просит его быть осторожнее со стеклом, потому что распороть себя сейчас было не очень вовремя, да и рыжего жалковато, потому на него она накидывает какую-то кофту с ближайшего стула. А сама отворачивается, наблюдая как мимо нее пролетают осколки стекла от почившего убежища метлы. Правда, когда за спиной начинается оглушающий визг, она машинально сжимает рукой палочку, начинает думать, как будто здесь можно что-то придумать. Кидает пару закланий по направлению к визгу, но ничего не помогает. Ей бы хотя бы уши зажать, но следом хлопом, по которого в кабинет хлынет солнечный свет прямиком с улицы, кажется, до этого в помещении его почти не было. Теперь он почти ослепляет, отражаясь о снега, будто удваивая свою яркость. Эмма жмурится, кивает о готовности, а потом понимает, что в этом столпе пыли Флинт все равно не увидит ее кивков. Но плечо он ее находит, от прикосновения становится чуть спокойнее.

— Давай же! — кричит она, после того как дверь снова распахивается. Пыль понемногу начинает оседать, она различает силуэт отца, смотрит виновато ему в глаза, хотя хочется куда-нибудь в пол. Ей жаль, что они так бесцеремонно обошлись с его метлой, но он сможет понять, Эмма это точно знает. А, если и не сможет, то, вероятно, она уже будет совсем далеко. Увидит ли она его еще? А, если увидит, то как скоро? Сердце уже сжимается, потому что она любит своего отца, ей не хочется вот так уходить, будто предавая его доверие, но с сегодняшним предательством пора уже свыкнуться, по крайне мере себя она, в кои то веки не предает.

— Прости, пап, — Эмма пытается перекричать сирену, хочется, чтобы слова долетели до своего адресата, Но вместо этого мимо нее пролетает заклинание, которое попадает в Уилфреда, все происходит как-то замедленно. Она успевает направить палочку в Флинта, но тот оказывается быстрее и срывается вниз,    к счастью чары успевают попасть в цель, Эмма держит его левитацией где-то на уровне второго этажа, когда кто-то больно хватает ее за запястье и резко оттягивает на себя, так что она падает на пол. Палочка выпадает из рук, остается только надеется, что Уифлред знает, что такое группироваться, когда падаешь, потому что она, похоже, знает не очень, ибо, падает прям на осколки, которые больно впиваются в ее ладони, еще и головой ударяется об стол, который следом отбрасывает от нее в сторону.

Она ищет палочку на ощупь, часто моргает, пытается вытащить осколки из рук, вдыхает пыль с пола и тяжело кашляет, дабы избавить легкие от неприятного осадка. Слышит шаги рядом, почему-то сирена замолчала, может более опытный волшебник нашел способ как ее заткнуть, а может ей это кажется, потому что в висках бешено стучит. Эмма поднимает голову и видит Селвина, пятится назад, жадно хватает ртом воздух, все еще ищет палочку глазами и руками, чем угодно, лишь бы она наконец нашлась, иначе она останется здесь уже не как гость, а как пациент. Но до конца все же не верит, что Оделл может быть таким, что может бросить ее на пол и смотреть так как он сейчас смотрит, разочарованно и жестоко, направляя палочку прямо на нее. Но заклинание из нее все никак не вырывается, ей начинает казаться, что к ней он волшебство не хочет применять, может боится, что потом кто-то прочтет память палочки? Но она пользуется тем, что он медлит и сама направляет на него луч, который отбрасывает его на пару метров. Она ведь не особенно сильна в боевой магии, знает только парочку заклинаний, которые толком и не практиковала. Что ж, видимо всему свое время.

Нужно скорее подниматься, заглянуть через дыру в стене вниз, убедиться, что Флинт в состоянии колдовать, а потом шагнуть в воздух, чтобы забыть все это как страшный сон. В воздухе у нее кружится голова, толи от страха, что сейчас она снова приложится о землю, толи из-за того, что приложилась мгновением ранее. Она слышит как кто-то кричит, этих "кто-то" становится все больше и больше, они высовываются из проделанной ими дыры, где-то там звучит и голос отца, но он не может разобрать, что тот говорит. Ей жаль, так чудовищно жаль.

— Унеси меня отсюда, — она смотрит на Уилфреда почти умоляюще, по щекам бегут слезы. Она надеется, что тот знает куда они бегут, иначе где он там собирался быть с ней и больше никогда не уходить, — Скорее.

Она делает глубокий вздох, прежде чем их закручивает во мглу, крепко сжимает его руку, той ладонью, в которой не должно было быть осколков. А когда ноги снова касаются твердой земли, на мгновение теряет ориентацию, хорошо, что Флинт ее крепко держит. От всего произошедшего голова идет кругом, и в прямом смысле тоже, внутри все сжимается, по телу бежит дрожь, которая понемногу сменяется другой дрожью, от холода. Она натягивает рукава кофты так, чтобы закрыть даже ладони, жмется к Уилфреду, не веря тому, что в той схватке ей все же удалось выбраться победителем. Только от этой мысли почему-то не радостно, не радостно, потому что схватки этой не должно было быть, Селвин должен был узнать обо всем чуть позже, но уж точно не прикладывать ее к полу, а она в свою очередь его об стену. Ей почти не жаль его, теперь уже не жаль. Она даже злиться немного, потому что голова теперь раскалывается, а ей бы хотелось продлить это день подольше, по крайне мере ту его часть, где они с Флинтом вдвоем.

— Ты как? Нормально приземлился? — кажется, Селвина можно считать верным компаньоном беспощадной гравитации. Два из двух, неплохой результат, хотя Эмма думает, что тоже неплохо выступила. Она может тоже хочет проверить как он, не торчит ли у него где-нибудь кость, как у нее тогда из ноги, но Флинт прижимает ее к себе, а она не в силах сопротивляться. Только утыкается носом в его грудь и вдыхает знакомый запах, без которого жить было слишком сложно, — Я Селвина в стенку швырнула, представляешь? — она поднимает голову, утыкаясь в его подбородок, и нервно посмеивается, потому что есть о чем нервничать, как в принципе и смеётся. Только это и остается, думая о том, что они оставили там в кабинете отца.

Все же не везет Корнфутом с детьми, казалось бы любовью никогда не обделяли, но почему, то одни сбегает, разворотив свадьбу сестры, то другой, только разворотив рабочий кабинет отца. Она надеется, что Мистер Корнфут не видел той сцены с Селвином, ибо седых волос у него бы приумножилось =, хотя казалось бы куда больше, после всех тех раз, когда Эмма в очередной раз являлась домой с кровью в самом неожиданном месте, пока Флинт, по обычаю, маячил где-то на горизонте. Но это было другое, все они считали Оделла крайне удачной партией, хотя отец пару раз и ставил под сомнение ее решение выйти за него замуж, но все же в конечном итоге, скорее всего под давлением матери, согласился, что все это очень даже неплохо. Что он теперь будет думать? Что она дура, которая прожила десять лет с тем, кто может причинить ей боль, и не только моральную? Нет, лучше она будет думать, что Селвин вырубил отца, зачем ему лишние свидетели.

— Я думала за десять лет ты научился сначала думать, а потом предлагать, — она пытается улыбнуться, но зубы тут же мерзнут, поэтому бросает эту затею, -  Ну, я тогда обратно, — а сама только сильнее жмется к нему, — Надо же кому-то разбирать завалы в Мунго, — только она и с места не сдвинется, разве что куда-нибудь к огню, но не к дракону, рука все еще помнит этот огнеопасный опыт. Хотя сейчас он не кажется таким уж ужасным, когда зубы отбивают неопределенный такт, а изо рта вырывается горячий пар, которому бы стоило оставаться на месте.

Она наблюдает за тем, как Флинт методично выбивает окно, что-то у него не так в отношении окон явно, постоянно метит их выбить. Хорошо еще, что эти не зачарованы и не приходится делать целую дыру в стене. Дыр уже и так достаточно, к счастью, одна из них имеет шанс затянуться, та, что так и не затянулась после того, как из ее жизни пропал Уилфред. Теперь ей кажется, что она ему пропасть не даст, даже если попытается, скорее вломит куда-нибудь побольнее, если хотя бы попытается об этом задуматься. Она вроде и верит во все это долго и счастливо, но не до конца, потому что не понимает всех его мотивов, а главное тех, которые побудили его тогда сбежать. Что, если что-то такое снова случится? Нет, в этот раз она достанет его из под земли, она уже швырнула своего мужа в стенку, так что, можно сказать, открыла навык насилия в отношении мужчин в ее жизни.

Когда они оказываются внутри дома, Эмма оглядывается, но ничего не бросается в глаза, разве что кроме большого телевизора посреди гостиной. Магглы. И что они делают у магглов? Хотя, это кажется вполне логичным, учитывая, что среди магглов их вряд ли будут искать. Только не похоже, что они здесь останутся, иначе почему Флинт нервно шарится по всяким ящикам. Это план такой чтоли? Впрочем, Эмме стоило вспомнить, что Уилфред никогда не славился хорошими планами, чего только стоил тот, который стоил ей оторванного ногтя на ноге, а ему рассеченной руки? Зато узнали, что не стоит лезть на камни, которые кусаются, даже, если соседские дети говорят, что, если обмазаться яблочным повидлом, то их не тронут.

— Она мне напоминает, — Эмма крутит в руке фотографию, которую приметила на небольшом столике. Пытается вспомнить имя, которое крутится на языке, — Твою Дороти, — всматривается еще внимательнее, подносит фотографию к свету. Это очень и очень странно, — Ну, точно, она. Помнишь свою девушку в школе? — ей почему-то кажется, что помнит очень даже хорошо. Это ведь не может быть совпадением, что они в доме, где стоят ее фотографии, — Мы что вломились в ее дом? — она кладет ладонь на его предплечье, хочет понять, почему они именно здесь, из всех мест, которые могут прийти на ум, именно дом Дотти? Должно быть на это есть веская причина, а, если ее нет, то это еще более странно, что наитие привело его не куда-нибудь а сюда.

А пока она думает, думает, куда бежать дальше, если здесь они не останутся, а здесь они точно не останутся, не очень хотелось бы коротать дни в доме бывшей Флинта. Ей все еще неприятно думать о ней, хотя бы потому что, у той с ним было куда больше времени, чем у нее, трудно придумать отношения короче, чем те, что случились у Флинта с тогда еще Корнфут, трудно, но, конечно, можно. Одна ее подружка, например, уместила целую трагедию, в виде измени, рукоприкладства и чего-то там еще всего в три дня. До такого ей еще расти и расти, но лучше все же не стоит. Лучше подумать о том, что Эмиль ей как-то дал порт ключ к своему жилью где-то в пригороде маггловского Лондона, может даже это где-то неподалеку, правда она надеется, что это не так. Соседство с Дотти не чуть не лучше, чем перспектива жить в ее доме.

— Я знаю куда мы пойдем, — правда есть совсем небольшая проблемка, — Но для этого нам придется вернуться ко мне домой, — от "мне" теперь уже режет слух, она больше не хочет считать этот дом своим, — Там остался портключ от дома Эмиля. Про него никто не знает кроме меня, — она перебирает в голове варианты, но ни в одном из них Селвина дома быть не должно. Он не станет искать ее там, наверное, — Оделла там точно нет, — хорошо бы это "точно" звучало более уверено. Но какие еще варианты? Даже аппарация сейчас небезопасна, их могут отследить, с порт ключами отследить намного сложнее, кто-то говорил, что это вообще невозможно. За этот шанс она и цепляется, когда крутит обручальное кольцо на пальце, которое в свою очередь является порт ключом к дому Селвинов. Но как и любой шанс этот имеет свои огрехи, потому она ждет реакции Флинта.

Глаза Эммы расширяются примерно пропорционально тому, как до нее доходят его слова. Она даже на каком-то автомате делает шаг назад от Флинта, сказанное плохо укладывается в ее голове. В каком это смысле жили с ней? Смысл то, конечно, понятен, только она все равно ничего не понимает, не может связать все воедино. Он же тогда бросил Дотти, или просто ей так сказал, говорил, что она скучная и даже немного тупая, что никогда бы не стал с ней встречаться, если бы Эмма не разбила попытки в его любовь. Тогда как так вышло, что по итогу он жил здесь с этой самой Дотти? Почему именно с ней? Обида сворачивается в ней ядовитой змеей, шипит, извивается, от этого чувства Эмме не по себе, что с ним делать непонятно, особенно, учитывая, то, в какою патовую ситуацию они загнали себя. Ну да, самое время узнать про то, что Уилфред предпочел ей свою школьную подружку, кажется, ей еще многое предстоит узнать, от этого сосет под ложечкой еще сильнее, в добавок к страху быть найденными.

— Я сделаю вид, что не слышала этого. Мы поговорим об этом, когда все уляжется, — она смотрит на него разочарованно, но отступать все еще не готова, хотя, кажется, уверенность поубавилась на крошечную йоту. Его слова о том, что он не исчезнет ничего не меняют, она уже слышала что-то подобное, но, если тот захочет, разве ее кто-нибудь спросит? Потому только и остается, что довольствоваться слепой верой, затыкать дыры, из которых сочится тревога, что ее снова оставят. Выбор сделан и пути назад нет, но Эмма и не хочет назад, там все еще страшнее, там больно дышать и открывать глаза по утрам, потому что тебя не касаются руки, которые должны касаться. Там есть мужчина, но лишь далекий отголосок, того мужчины, за которым ей бы на самом деле хотелось бы быть замужем. Когда-нибудь Эмма расскажет ему, каков для нее был день перед свадьбой, когда она металась из стороны в сторону, чтобы сдержать свой порыв найти его, а, когда не сдержалась, жалела, потому что все это было напрасно.

Она делает глубокий вдох, когда Флинт вытаскивает из ладони осколки, вот бы он также просто вытащил из нее все опасений. Эмма наблюдает за его движениями, всматривается в лицо, кажется, за те пару раз, что они виделись в тайне ото всех (хотя по итогу не совсем в тайне) она не успела рассмотреть то, как он изменился. У глаз уже намечаются редкие морщинки, в волосах проглядывается пару седых волос, а щеки и подбородок теперь уже полностью усыпаны щетиной. Ей хочется дотронуться до него, но, если дотронется время снова застынет, а им нужно спешить, потому та лишь шумно выдыхает.

— За Эмилем скорее всего уже тоже следят. Я думала отправить ему сообщение, через семейный артефакт, — она запинается, потому что Уилфред достается очередной осколок. Сглатывает неприятное ощущение, — Но, если мы попытаемся встретится или он пошлет ключ совой или другим иным способом это может вывести на нас, — Эмма крутит головой, — Мы не можем ждать до утра, — она смотрит в глаза Флинту, знает, что он это и сам понимает, просто пытается обойти тот опасный вариант, который, кажется, неизбежен. Они же всегда бросались в омут с головой, кто бы не пострадал, не задумываясь о жизни и смерти, победе или проигрыше, важен был сам процесс, пока было действие была та самая жизнь. Может и сейчас стоит влезть в шкуру тех недалеких подростков, которые не задаются важными, но ненужными для них вопросами?

— Почему в наших играх, даже победивший всегда проигрывал? — она улыбается немного грустно, в этом есть некая ирония. Вот сейчас они тоже вроде бы победили, потому что вместе, потому что некому оттолкнуть руку Флинта от его руки, даже она этого сделать не пытается, мотивируя это неправильностью происходящего. Она эту неправильность приняла как данность, иного не дано, хотя и хотелось бы, — Знаешь сколько мне тогда всяких мазей в лицо втерли? Кажется между последствиями крапивы и мазями тогда началась какая-то новая реакция, ощущение было такое, будто лицо вот-вот разорвет, — эти воспоминания хотя бы немного отвлекают ее от удушающей реальности. Сейчас бы лучше бежать голыми ногами по крапиве и жмурится от жалящего ощущения, ведь Эмма уже знает, что такое проходит быстро, если, конечно, не брать в расчет лицо, с ним пришлось посложнее. Второй раз она бы не позволила Флинту воспользоваться тем, что она засмотрелась на пролетающую мимо птиц, нет, конечно, вместо этой Эмма позволяет ему втянуть себя в куда более жалящие события. хотя, кажется, втягивание вполне себе синхронное.

— Все будет хорошо, — она произносит это тихо, пытаясь убедить в этом больше себя, чем Флинта, — Если что вырубишь эльфа. Он мне никогда особо не нравился, — Эмма берет его за руку, а сама забинтованной ладонью тянется к обручальному кольцу. Снова чувствует наступающую дрожь, но старается не подавать вида, вместо этого прикасается к переливающемуся камешку на кольце, представляя их спальню с Оделлом.

В следующее мгновение они уже стоят посреди просторной комнаты с большой кроватью, умело заправленной эльфом-домовиком, парой тяжелых, древесных шкафов, небольшим столиком с ящиками и горой всяческой утвари, к которой до конца Эмме привыкнуть так и не удалось. Теперь все здесь кажется совсем чужим, даже странно, как быстро к ней приходит это ощущение, учитывая, что еще утром она проснулся в постели за ее спиной. Она выдвигает ящики один за одним одной рукой, а другой сжимает палочку. Здесь нет смысла скрывать магию, через минуту их все равно здесь не будет, а порт ключ позволит им скрыть следы перемещения. Эмма улыбается, когда в руке, наконец, оказывается небольшая статуэтка какого-то голого древнегреческого мужика, да, Эмиль, знает толк в порт ключах. Затем бросается к шкафу, распахивает дверки, выхватывает оттуда пару комплектов теплых вещей, все же едва ли у брата там найдется что-то практичное, по крайне мере не мужское. Радует еще, что там было что-то про камин, значит от холода они не умрут, с другой стороны всегда можно согревать друг друга иными методами. От этих мыслей ей тепло, кажется еще чуть-чуть и она обретет то, чего так долго желала.

— Теперь ты знаешь, где я жила все эти годы, — она сгребает в охапку все вещи, что вытащила, перекладывает их в одну руку, другой хватается за Уилфреда, — Уходим?

В нос ударяет какой-то застоявшийся запах, очевидно, здесь давно никто не живет, кроме того ощущаются, кажется, нотки дерева. Эмма набирает полную грудь почти ледяного воздуха, здесь даже промозглее, чем на улице, вероятно, оттого, что дерево пропиталось влагой, а может ей так только кажется, потому что страх еще не отпускает. Она подходит к окну, отодвигает какие-то нелепые шторы, прислоняется чуть ближе, чтобы выдохнуть на него теплый воздух, протереть рукавом, взглянуть на то, что находится за пределами жилища. А за пределами большое озеро, изрядно затянутое ледяным покровом, оно тянется куда-то за горизонт, туда, где Эмме не увидеть его кончины, но это справа, а слева виднеется пару нескладных домиков, с крыш которых валит дым. Дымовые трубы ей почему-то не видны, но она знает, что они должны быть, да и, едва ли, может гореть сразу два дома, которые находят от друг друга примерно в пару десятков метров.

— Слишком много Корнфутов для тебя? — она оборачивается на слова Флинта, — Нет, он здесь уже давно не живет. Дал мне этот порт ключ на всякий случай, сказал, что могу пойти сюда, когда решу сбежать от Оделла, — даже забавно, что дом будет использован по назначению, правда Эмиль вряд ли ожидал, что она здесь будет не одна. Хотя ведь знает, что у нее кишка тонка решится на что-то такое в одно лицо, она ведь за все то время без Флинта вообще забыла что такое безрассудство, что такое действовать бессистемно и не запланировано. Самое безумное, что она сделала — это выбросила старые туфли матушки Селвина, которая считала, что это отличный подарок для ее невестки. Эмма это сделала за спиной мужа, зная, что тот это не поймет, но и терпеть вонь, исходившую от явно закончивший свой век кожи дракона, она больше не могла, особенно, учитывая, что это пришлось на период первых месяцев ее неудавшейся беременности.

Она оглядывает помещение и отмечает для себя, что ожидала чего-то более плачевного. Например, грязных трусов, валяющихся на полу, или на обеденном столе, каких-нибудь мертвых шлюх, которых, брат наверняка водил сюда, но, видимо, до мертвой кондиции те все же не дошли. Но тут было почти ничего, если не считать разбитого плафона и обоев, которые почему-то поклеены были только в районе кухни. И зачем они там? Ей только остается надеется, что ими не заклеивались какие-то ужасные вещи, скажем сектантские рисунки, Эмма бы ничему такому не удивилась, пока она удивляется только тому, что ничего предосудительного на ее глаза не попадается. Может, когда тот предложил ей этот дом, позаботился о том, чтобы все выглядело как нормальное жилище? Что ж, едва ли она об этом узнает. Хорошо бы понять, где тут камин, иначе замерзнут они быстрее, чем, успеют прочувствовать момент некой безопасности. Только ей кажется, что момента такого не будет никогда, если, конечно, Селвин и вправду тот не приложился об стенку смертельно, как говорит Флинт. Но она надеется на обратное, потому что только убийства ей и не хватает, хватает того, что Оделл попробует спустить на них всех собак, а еще ведь тот рыжий, которого она вырубила. Мерлин, лишь бы их искал только Селвин, а не сотрудники Министерства, в добавок.

Кажется, Эмма никогда не видела настолько маленьких домов, по крайне мере внутри. Всего один этаж, и пространство только и делится, что на столовую с небольшим столом и на все остальное, включая довольно маленькую кровать для двоих, небольшой камин, пару кресел, шкаф и то, что Эмма не успевает оценить, потому что Флинт тянет ее за собой. Она ложится рядом, все еще терзаемая ворохом вопросов, думает, что сейчас лучше выбрать: позволить чувствам захлестнуть себя, забравшись на Уилфреда, целуя его там, где "неправильно и все осудят" или утолить любопытство, да и не только его, утолить это щемящее чувство обиды, которые прорывается наружу, покуда пункт назначение на сегодня был достигнут.

— Я думала о том, чтобы избавиться от него, — доставая кулон, Флинт дотрагивается до ее шеи, от его ей, по обычаю, горячо, но, кажется, на одном этом они до утра не протянут, — А потом поняла, что все равно останутся подарки, вроде кентавра, которые из головы не выкинуть, — она поднимается с кровати, чтобы осмотреть камин. Присаживается на пол, предварительно подложив подушку, вытащенную с кресла. Надеется, на то, что дрова, которые лежат рядом  на размокли, иначе непонятно, где брать другие, она может и имела родственников магглов, но с их жизнью была знакома слишком плохо, особенно, учитывая, что общение пришлось лишь на ее юные годы.

Она бросает небольшие поленья в камин, ищет глазами, чем бы их зажечь, раз уж палочка в этой ситуации не вариант. Кажется, отец что-то рассказывал ей про спички, она правда не очень помнит как они должны выглядеть и, что с ними делать, но они ведь как-нибудь разберутся. Вот и коробочка какая-то разноцветная нашлась по правую руку, Эмма ее в руках крутит и не знает как открыть, пальцами тыкает в разные стороны и даже эффект достигается. Только, вытащив одну палочку, она застывает, что теперь то делать? Может кинуть в камин и он как-то разожжется? Что она и делает, но задуманного почему-то не происходит.

— Раз уж ты жил среди магглов, — не со мной, — Наверное, знаешь, что делать с этой штукой? Будет очень тупо, если после всего мы просто замерзнем, — она протягивает ему коробочку и наблюдает, что будет дальше. Таким внимательным она его видела редко, даже завораживает. Эмма подтягивает к себе колени, натягивает на них кофту и обхватывает руками, после чего кладет сверху подбородок. Кажется, какое-то время им придется быть ближе к камину, пока дом окончательно не превратится в жилище пригодное для существования. До этого момента она поднимет голову на Уилфреда, вглядываясь в до боли знакомые лазурные глаза, за которые она же его и дразнила в свое время, снова задумается о своем недоверии и захочет его уталить.

— Так ты сбежал с Дотти? — руки все больше сжимают колени, — Я не понимаю, Уилфред. Почему с ней? — она будто снова на том свое дне рождении, когда не понимала, какого черта он привел свою подружку туда. Сейчас она тоже ничего не понимает. Хочется спросить "почему не я? неужели я была хуже?", но она только грустно вздыхает, — И, Мерлин, только не говори, что Дотти мать Холли, — Эмма же не конченная дура, чтобы не связать все в едино. С чего бы какому-то левому ребенку Флинта жить с сестрой Дороти? Конечно, уверенной до конца быть не возможно, это же он, Уилфред, каждый раз, когда думаешь, что знаешь, что будет дальше, знаешь последовательность в которой произойдут события, он ее удивляет, вот, например, как сейчас, вернее немного раньше, когда она узнала, куда он сбежал тогда.

Все и вправду было просто, возможно, если бы Эмма посидела с этой маленькой коробочкой еще пару минут, она бы даже смогла сама додуматься до этого нехитрого движения о шершавую бумажку. Но это вряд ли, скорее ее мысли продолжал занимать факт какого-то отрезка жизни Флинта с Дотти. Она понимает, что все это уже случилось, а прошлого, как известно, не вернуть, но лучше бы этого прошлого не было. Так много того, чтобы она хотела изменить, повернуть вспять, начиная от того дня с кентавром, после которого она узнала, что такое обманывать друзей, заканчивая вот этим днем, которой, при изменении первого, вероятно, уже мог быть совсем другим. Ей кто-то рассказывал про, так называемый эффект бабочки, когда меняешь одно, казалось бы, незначительное событие и вся жизни разворачивается в диаметрально противоположном направлении. Только про путешествия во времени, разве что, слухи ходили, причем зачастую слухи эти свидетельствовали об очередном не слишком удачном опыте. Эмме такой не нужен, хватит и того, что есть, только бы унять в груди это свербящее чувство, ведь сейчас Уилфред с ней. Но ведь и тогда на Рождество был, а потом...

— Мертва? — Эмма широко распахивает глаза, зависнув на пару секунд. Такого поворота она точно не ожидала. Даже непонятно, что нужно говорить в ситуации, когда узнаешь, что бывшая (кто он ей теперь? любовник? бывший нынешний?) твоего любимого, но, похоже, не такая уж бывшая, а просто оказавшаяся в нужное время не в том месте, мертва. Интересно, а, если бы она еще была жива, Флинт бы так и был с ней? Этот вопрос заставляет ее напрячь еще сильнее. Лучше было бы узнать, что они расстались, желательно, чтобы по его инициативе, чем по ее, тогда бы Эмма точно знала, ну или постаралась убедить себя, что все у них там было нескладно и кончилось так как и должно было кончится, — Я...Мне жаль, — она выдавливает это из себя, потому что ей кажется, правильно сказать что-то в этом роде. Может ему больно об этом думать, может трагедия не пережита.

Ее даже почти не удивляет, что та погибла, можно сказать, от его руки, видимо голова Дотти оказалась крепкой недостаточно для того, что бы быть пассией Флинта. Она ведь не проходил ускоренной курс по подготовке к обществу Уилфреда, этим занималась Эмма все свое детство вместе с ним же. Пробовала на вкус еще живых тараканов; ловила головой кастрюли, которые должны были быть смягчёнными заклинаниями, но не были; уворачивалась от ног Флинта, который показывал "чудеса" гимнастики, закидывая их к уровню ее носа. Наверное, им слишком много везло, а может минус на минус давал плюс, так что двое потенциально мертвых детей давали одного живого, просто кусочки были распределены в каждом из них. Звучало это глупо, почти как теория о половниках, но она и вправду всегда видела в Уифлреде часть себя, даже тогда, когда еще не знала о том, что любит его не только как друга. Даже тогда, когда произносила клятву при всех о вечной любви к Оделлу, в голове звучало другое имя.

— Не знаю, — грустно говорит она, — Посмотри в шкафах, — а сама смотрит на разгорающийся огонёк, протягивает к нему руки, но жара пока еще недостаточно, потом она снова обхватывает колени. Эмма внимательно его слушает, временам возвращая взгляд к камину, она уже жалеет, что подняла эту тему, потому что от нее вновь поднимаются все воспоминания, боль, которую она так и не смогла перешагнуть, когда осталась без него. Ей тогда казалось, что лучше умереть, в восемнадцать чувства зашкаливают, гормоны бьют через край, нет никаких полумер, либо все, либо ничего. И она думала, что ничего куда лучше, чем так, как есть, чем разрывающее чувство тоски, чем новый день, в котором снова не будет никаких новостей о нем, день, который можно выкинуть в помойку, сжечь, потому что он ничего не изменит. Эмма пытается выбраться из воспоминаний, цепляется за ощущение его присутствия рядом с ней, ей почти удается.

— История и вправду ужасная, — и добавить нечего, — Я и не думала, что мои родители заодно в этой мерзкой истории, — она рассматривает перебинтованную ладонь, и думает, что, наверное, теперь будет иначе смотреть на своих родителей, — Интересно, что они теперь думают насчет всего этого, — неужели и они повелись на все эти идеи о чистокровном замужестве настолько, что решили, что отрезать Флинта из ее жизни будет лучше, чем замужество за Оделлом. В ней даже просыпается некое чувство отмщение, когда та думают о то моменте, когда к ним придет осознание чудовищной ошибки, — Я ведь тебя тоже искала. Прямо перед свадьбой, мама даже боялась, что я сбегу. Но не сбежала, — да и некуда было бежать, даже сейчас, находясь в этом "тайном" месте трудно было сказать действительно ли они сбежали или просто затаились на время, пока на голову не обрушатся все последствия, — Мне и десяти лет мало, чтобы забыть, что ты самый большой мудак на свете, — она улыбается, хотя сейчас больше грустно, чем радостно. От того, что она непонятно где, от того, что где-то ее ищут, а кто-то за нее переживает, от того, что где-то семья Флинта, его дети, а она в этой истории самый неоднозначный персонаж.

Она не понимает, что делать с его словами, потому что согласна, что поступать стоило иначе, но заниматься всеми этими наставлениями не собирается. Ей кажется, что ему от этого всего ничуть не лучше, чем ей, потому что позволяет себе расслабиться в его объятьях, почувствовать как его губы касаются щеки, после чего от этого места разливается тепло по всему телу. Пожалуй, когда он так близко, ей сложнее грустить, сложнее думать, быть прагматичной, к чему она, впрочем, никогда особенно не была предрасположена, разве что, влияние Селвина заложило в ней некоторую степень рациональности. Но ее, очевидно, в Эмме критически мало, она выскальзывает, когда Уилфред касается ее, выскальзывает и со звоном катится туда, где Селвин ее не найти.

— Мне больше некуда идти, — а даже, если бы было куда, кажется, ей уже не сбежать , не от Флинта, — Я же тебя обманула. Снова, — она разворачивается к нему и берет в ладони его лицо, — Я все еще тебя люблю, Уилфред Флинт, — даже страшно как сильно, потому что даже убитая бывшая не пугает так сильно, как то, что он исчезнет. Даже пару десятков детей за спиной — мелочь, может, когда-нибудь в этот десяток будет входить и их общий. Ей хочется в это верить, но до конца все равно не получается. С одной стороны все эти шаткие обещания, с другой Оделл, который сделает все, чтобы этого никогда не случилась. Но она только и может, что тянуться нему, как к магниту, впервые за эти десять лет, не думая о том, что на месте мужчины перед ней должен быть кто-то другой. Страх почти отступает, его заменяет тепло, то самое, которое всегда было связано с Уилфредом. Тепло его губ, которых она касается с какой-то болезненной необходимостью, думая, что потратила такое великое множество поцелуев в пустую, не туда. Как им теперь это восполнять?

— Она все еще здесь, — прервавшись, Эмма вспоминает про его вопрос о татуировке. Она берет его ладонь в свою и запускает под кофту, прикладывает к месту той самой метки. Он ее вряд ли увидит, по крайне мере не сегодня, пока еще действует скрывающее средство, которое она использует, чтобы Оделл не увидел, чудовищных последствий подростковой любви. Но на ощупь те самые последствия все еще дают о себе знать, особенно там, где пролегают буквы их имен, там Флинт умудрился ей оставить пару шрамов. В принципе, Уилфреда можно было считать официальным представителем всех ее шрамов и на теле и на сердце.